Усадьба-призрак

— Мой дядюшка, как, может быть, некоторым известно, — начал Воротынцев, — в турецкую кампанию служил при наследнике. Возможно, кому-то покажется это очень привилегированной службой, когда головой не рискуешь, а награды получаешь наравне с другими и даже раньше других. Нет, дядюшка и в самом деле получил тогда два креста и оружие. Но о цене этих наград свидетельствует хотя бы то, что он не однажды был ранен на той войне. Уверяю вас, как человек сам в недавнем прошлом военный, что тот, кто на войне держится поближе к своему августейшему шефу, ранений, как правило, не получает. Тем более не погибает. А дядя прошел всю войну. Не смотря на ранения, армию не оставил. И дослужился до подполковника. А потом и до генерала. А теперь он решился написать свои воспоминания об этом походе. Несколько лет он собирал материалы, проверял факты, списывался с другими участниками. И вот наконец взялся за работу. День-деньской сидит над бумагами.

— Как интересно, — вздохнула Дарья Владимировна. — Какая бурная, героическая жизнь…

— Давайте, господа, выпьем за Зенона Зеноновича, — сказал Аничков. — Мы должны быть благодарны судьбе, что живем рядом с таким выдающимся человеком и можем видеть его каждый день, разговаривать с ним. За Зенона Зеноновича! Многая ему лета!

Выпили еще раз. Мужчины до дна. Женщины, по своему обыкновению, по нескольку глоточков. Воротынцев, отправив в рот кусочек осетрины, хлопнул в ладоши, потер их энергично друг об дружку и сказал:

— Александр Вонифатиевич, а что же вы не попросите нашу замечательную певицу исполнить нам что-нибудь? Не откажите…

Александр Вонифатиевич, захмелевший уже, встрепенулся, будто пробудившись ото сна, поискал глазами, где там сидят Дуня с Алексеем, и хотел было позвать: Дунюшка! — но вспомнив, что он барин, кутила, мот, дуэлянт и еще бог знает кто, щелкнул пальцами довольно-таки неумело и выкрикнул:

— А ну-ка, музыка! Давайте!.. Песен!

Всем сделалось неловко. Переглянулись друг с другом только Воротынцев и Вельдбрехт. Все остальные опустили глаза.

Дуня запела. Голос ее, наверное, был слышен на несколько верст кругом. Почти сразу из домика вышли двое — бородач лет пятидесяти и тринадцати- четырнадцатилетняя девочка, одетая во все белое и голубое. Они застыли, потрясенные песней и особенно силой голоса исполнительницы.

— Ах, замечательно! — в сердцах воскликнул Аничков, когда Дуня закончила песню. — Не понимаю, почему некоторые так любят цыган. Что в них хорошего? Наши русские песни куда как лучше. Пожалуйста, прошу вас, — он подвинулся и показал Дуне с Алексеем садиться с ним рядом, — присоединяйтесь к нам.

— Дмитрий Евграфович, — спросил его Воротынцев, — а вам не приходилось слышать евреев когда-нибудь? Я разделяю ваше мнение о цыганах. Есть в их пении что-то такое водевильное. Они переигрывают всегда. Но вот еврейские песни… это, скажу вам, трогательно…

— Еврейские песни?! — пьяным голосом повторил Александр Вонифатиевич и почему-то громко засмеялся.

— Нет, не доводилось, — ответил Аничков. — Вы же знаете, мы из Петербурга никуда. Разве за границу.

— Уверяю вас, это стоит послушать. Правда, господа. Николай, ведь так? Когда мы стояли в лагерях под Киевом, мы часто с офицерами бывали там в одном шинке в местечке. И ходили туда, единственно чтобы послушать скрипку и их песни.

— И чем же они вам так понравились, еврейские песни? — спросила Дарья Владимировна.

— Как это ни странно, в них очень много русского, как бы это сказать, понятного русской душе. И в то же время в них есть этакий особенный очаровательный еврейский шарм.

— А скажите, Артур Георгиевич… — Фелиция Болеславовна хотела что-то у него спросить, но ее прервал пьяный Александр Вонифатиевич.

Рассказа Воротынцева он не слышал, поскольку все это время очень откровенно разглядывал сидевшую напротив и смущавшуюся его взгляда Дуню, причем сильно морщил лоб, стараясь придать лицу мужественное и глубокомысленное выражение, да только у него все это никак не получалось, а выходили обычные пьяные гримасы. И вдруг, не обращая внимания на то, что Фелиция Болеславовна начала что-то говорить Воротынцеву, он громко выкрикнул:

— Гос-с-спода!..

Всем сделалось еще более неловко. Потому что любое действие, предпринятое Александром Вонифатиевичем, было чревато конфузом. Это все уже поняли.

Александр Вонифатиевич, толкая соседей и плеская вином, начал подниматься на ноги.

— Я имею сказать тост, гос-с-спода!

Несчастная Надя давно уже боролась с чувствами.

Самым ужасным было то, что ей приходилось делить с Александром Вонифатиевичем ответственность за его жуткие манеры. Нет, она вовсе не боялась какой-либо ответственности и готова была делить трудности, нужду, беду, если случится. Но делить такое вот пошлое чванство — это было стыдно.

— Гос-с-спода! — заговорил Александр Вонифатиевич. — Я так рад, что мы собрались… Эта наша пас… пас-с-сторальная трапеза… Я так рад… Я пригласил вас, господа, потому что я вас всех люблю… Всех… да…