Усадьба с приданым

– Ну а в-четвёртых, – торжествуя, а оттого забывшись и глянув на дрессировщика, заявила Маша. – Я буду не я, если эти неприятности не связаны с её большой любовью. Ну, с профессором. Как там его?

– Марк Платоныч, – недовольно отозвался Добренко.

– Вот, с ним самым.

– А это ты с чего взяла?

– Ну Са-аш, – с извечной женской снисходительностью к мужской тупости протянула госпожа Мельге, – сам подумай. У неё никого больше нет, а на этом Платоныче свет клином сошёлся, прям центр Вселенной и пуп земли. По-моему, она ни о ком другом и думать не может. Нет, даже не так. Она просто не думает ни о ком, кроме него. Любовь у неё такая.

– Лиска это сама сказала?

– А мне надо, чтобы она говорила? Вроде ты считал, что я не дура.

Саша согласно кивнул, задумавшись о чём-то своём. И, видимо прибывая в задумчивости, начал поглаживать Машу по спине между лопаток – рассеянно, как кошку. Но от этого у госпожи Мельге волоски на шее дыбом встали и не потому, что неприятно, просто… странно. И будоражаще.

Мария всё из той же независимости, а ещё от собственного неожиданного смятения передёрнула плечами, сбрасывая его ладонь. Саша, кажется, и этого не заметил, сидел, скусывая с губы тонкую кожицу, смотрел в ведомые только ему дали. Внизу завозился Арей, шумно и с энтузиазмом почесался, зевнул с подвыванием и опять затих. На веранду как-то незаметно вползла странная тишина: плотная, вещественная, кажется, протяни руку – и потрогать можно, даже соловей, опомнившись, заткнулся и ветер с деревьями не шептался. Молчание затягивалось, а тревожащий неуют становился только сильнее.

В самом дела, да что такое? На колени усадил, руки почти распустил, а теперь о чём-то своём думает? Она же не кошка, действительно!

Маша, всерьёз разозлившись, развернулась так резко, что Добренко охнул сдавленно – может, задела что-то особо чувствительное, а, может, всё из-за её далеко немаленького веса. Но причины его охов, как, собственно, и они сами, Марию сейчас не интересовали совсем. Она закинула руку Саше на шею, сильно дернула за волосы, заставляя его лицо поднять, решительно поцеловала и…

И ничего не произошло. То есть совсем, то есть вовсе. Для начала она промахнулась, губы пришлись куда-то между гасконским носом и ртом. Ну а для окончания дрессировщик никак не отреагировал, сидел истукан истуканом, будто каменный, ну и Маша тоже замерла – ни дать не взять, два пятиклассника, решившие поцеловаться «по-взрослому». Только – вот беда! – по-взрослому не получилось, вообще никак не вышло и тянулось это долго, секунд десять, никак не меньше.

Мария вскочила на ноги, неловко пошатнувшись, без надобности одёрнула блузку.

– Так, всё, – провозгласила картонно-весёлым голосом, – время позднее, пора спать. Ареюшка, спокойной тебе ночи, сладких снов, – крикнула зачем-то и, топая по полу, как по барабану, угарцевала в дом.

К счастью, на входной двери кроме замка, ключи от которого госпожа Мельге, кажется, потеряла окончательно и бесповоротно, имелась ещё и щеколда – она и спасла. Ну а в окна Саша лезть не стал, побарабанил в косяк, пару раз окликнул: «Мань, ну Маня!» – и убрался восвояси, за что ему Маша была нечеловечески благодарна.

Так что рыдать вволю над своей вконец загубленной жизнью и женской непривлекательностью Марии никто не мешал.

Глава 9

В которой Маша вспоминает прошлое, заделывается-таки в кладоискатели и узнаёт чужие тайны, без которых вполне могла бы обойтись

Ничто так не способствует бессоннице, как осознание собственного несовершенства, граничащего с несостоятельностью. И они же весьма активно подкидывают дровишки в костёр самоедства и самоуничижения: дожила, Мария Архиповна, мужики от тебя сбегают в панике! Ну ладно, ладно, не сбегают, но дают очень ясно понять: ты им, красавица, умница и просто замечательная женщина, не нужна даже даром. Да что там даром! С приплатой не сдалась.

В принципе, грызть себя, растравливать раны, посыпать их солью, в общем, страдать, сидя на мокром от выпавшей росы подоконнике собственной спальни, никакого смысла не было. И без ночных бдений всё ясно: не удалась госпожа Мельге. Вот как женщина – не удалась. Опоздала родиться. Ей бы год так в пятый прошлого века, стала б настоящим товарищем по партии, верным соратником и помощником, вроде Надежды Константиновны[1], встретила б пламенного партийца и писала б с ним воззвания к народу в уютном шалашике, в Разливе. Или в Швейцарии, помнится, борцы за счастье рабочих с крестьянами эту страну очень уважали.

А сейчас мужик уже не тот пошёл, обмельчал нынче он, мужик-то. До чистой души ему и дела нет, подавай коленки, бюсты, попы, ну и всё прилагающееся. Нет, пожалуй, не обмельчал сильный пол, а оскотинился, вот как. Короче, козлы они все – новая, а, главное, актуальная мысль.