Усадьба

И миссис Пендайс вспомнила звук шагов за дверью. Из того, что он не спросил ее, откуда ей стал известен его новый адрес, она поняла, что он догадался, к кому она заходила, так что ни ему, ни ей не надо было ничего объяснять друг другу. Хотя это и облегчило положение, но еще усугубляло ее страх перед тем неведомым, что угрожало сейчас ее сыну. Различные картины из прошлых лет возникали перед ее взором. Вот Джордж в ее спальне после первой охоты с гончими; круглые щеки поцарапаны от висков до подбородка; окровавленная лапа лисенка в обтянутой перчаткой мальчишеской руке. Вот он входит к ней в будуар в последний день крикетного матча 1880 года: в помятом цилиндре, глаз подбит, в руке трость, украшенная голубой кисточкой. Еще она видела его бледное лицо в тот далекий день, когда он, еще не оправившись от ангины, тайком ушел на охоту, она вспомнила его упрямо сжатые губы и слова: "Но, мама, у меня не хватило сил терпеть; такая скука!"

А что если и сейчас у него не хватит сил терпеть! И он совершит какую‑нибудь глупость! Миссис Пендайс вынула платок.

‑ Как здесь жарко, дорогой! У тебя лоб весь мокрый!

Она поймала на себе его недоверчивый взгляд и напрягла всю свою женскую хитрость, чтобы в ее глазах он прочел не беспокойство, а простую заботу.

‑ Это из‑за стеклянной крыши, ‑ сказал он, ‑ солнце бьет сюда отвесно.

Миссис Пендайс взглянула вверх.

‑ Странно, что ты живешь здесь, дорогой, но тут очень мило, так необычно! Позволь, я займусь этими бедными цветами.

Она подошла к серебряной вазе и наклонилась над цветами.

‑ Дорогой, они совсем завяли! Надо их выбросить, увядшие цветы так гадко пахнут.

Она протянула сыну вазу, зажав нос платком.

Джордж взял вазу, а миссис Пендайс, точно кошка за мышью, следила за тем, как Джордж шел в сад.

Как только дверь захлопнулась, быстрее, бесшумнее кошки она проскользнула за портьеру. "Я знаю, у него есть револьвер", ‑ думала она.

Через мгновение она была опять в комнате, ее руки и глаза искали повсюду, но ничего не находили; и от сердца у нее отлегло: она очень боялась этих опасных вещей.

"Страшны только первые часы", ‑ думала она.

Когда Джордж вернулся, она стояла там же, где он оставил ее. Молча они сели на диван, и пока тянулось это бесконечное молчание, она пережила все, что было сейчас у него на сердце: беспросветное отчаяние, щемящую боль, горечь отвергнутой любви, тоску об утраченном счастье, обиду и отвращение ко всему. Ее собственное сердце в то же время переполнялось и своими чувствами; освобождением от страха, стыдом, состраданием, ревностью и горячей любовью. Молчание нарушалось дважды: первый раз Джордж спросил, завтракала ли она, и миссис Пендайс, не евшая весь день, ответила:

‑ Конечно, милый.

Второй раз он сказал:

‑ Ты не должна была бы приходить сегодня, мама. Я немного не в духе.

Она смотрела на его лицо, самое дорогое для нее лицо в мире, и ей так хотелось прижать к груди его поникшую голову, но она не могла этого сделать, и по ее щекам заструились слезы. Тишина этой комнаты, снятой из‑за ее уединенности, была тишиной могилы, и так же, как из могилы, из нее нельзя было увидеть мир: стекла крыши были матовые. Эта мертвая тишина сдавила ее сердце; ее глаза смотрели вверх, как будто бы молили, чтобы крыша разверзлась и впустила шум жизни. Но она увидела лишь четыре темных перемещающихся точки лап и неясное пятно туловища: это с крыши на крышу брела кошка. И внезапно, не имея сил больше выносить безмолвие, она воскликнула:

‑ О Джордж! Не отталкивай меня! Скажи что‑нибудь!

‑ Что ты хочешь, чтобы я сказал тебе, мама? ‑ спросил Джордж.

‑ Ничего... только...

И, встав на колени, она притянула к себе его голову, молча все ближе подвигалась к сыну, пока не почувствовала, что ему удобно. Вот и держала она у своего сердца его голову и ни за что не хотела расстаться с ней. Ее коленям было больно на голом полу, ее спина я руки онемели; но ни за какие блага в мире она не согласилась бы шевельнуться: она верила, что приносит сыну утешение; и слезы ее закапали на его шею. Когда же наконец он высвободился из ее объятий, она соскользнула на пол и не могла подняться, а ее пальцы сказали ей, что грудь платья мокрая. Джордж проговорил охрипшим голосом:

‑ Это все пустяки, мама, не надо тревожиться!

Ни за что на свете не взглянула бы она в эту минуту на сына, и все‑таки она была абсолютно убеждена, что сын ее спасен.

По наклонной крыше тихонько возвращалась кошка ‑ четыре перемещающиеся темные точки лап и неясное пятно туловища.

Миссис Пендайс встала.

‑ Я пойду, дорогой. Можно взглянуть в твое зеркало?

Стоя у зеркала, поправляя волосы и вытирая платком глаза, щеки и губы, она думала: "Вот так же здесь стояла эта женщина! Она приводила в порядок свои волосы, глядясь в это зеркало, и стирала со щек следы его поцелуев! Пусть господь пошлет ей такие ж муки, какие она причинила моему сыну!"

Но, пожелав ей это, она содрогнулась.