Ушаков

— Вы наше состояние бедственное выводите из причин нравственных, а я из причин экономических, — задумчиво потирал лоб двумя пальцами Мордвинов. — Впрочем, подумать об объединении сих мыслей следует. А сейчас позвольте я вам представлю двух наших знаменистотей — силача Лукина и сочинителя Захарьина.

В зале, куда они вышли, было шумно, громко звучала музыка, оркестр, составленный из морских служителей, играл входивший в моду полонез. Мордвинов подвел к невысокому офицеру: «Вот он, сей славный сочинитель „Афраксада“. О коем во всех слоях общества говорят». Ушаков поздоровался, подивился невзрачности сочинителя, книга которого была широко известна, читалась даже грамотными матросами.

— Ну ты приготовил вице-адмиралу книгу? — обратился к Захарьину Мордвинов. — Я ведь его из Москвы забрал, — самодовольно объяснил он Ушакову, — Бахусу премного уделил внимания сей литератор. Я его, спасая, привез сюда, в Николаев, дал офицерский чин, и он тут у меня учительствует. Думаю, новое сочинение напишет про подвиги флота, про нас и Николаев-город.

«Вот как заботится о славе собственной», — подумал Ушаков и поклонился Захарьину, протянувшему ему свою книгу. Мордвинов выхватил ее и громко зачитал: «Господину адмиралу Федору Федоровичу Ушакову. От Петра Михайловича Захарьина — „Афраксад“. Сей труд древности и таинственности сочинен на 40 медных табличках халдейскими буквами, а написал их Абу-Амир. С халдейского перевел на арабский, с арабского на татарский, а Захарьин нашел среди бумаг и перевел на русский». О, каков ход придумал сочинитель! Молодец!

— А вот этот герой, полюбуйся-ка на него, Федор Федорович, — тоже достойная нашего города фигура.

Ушаков и впрямь залюбовался беловолосым офицером, что подошел к ним. Высокий и ладно скроенный, он не казался великаном, но мощный вице-адмирал был ниже его почти на голову.

— Он, сказывали, — опять с внутренней гордостью и даже хвастовством объяснил Мордвинов, — хватал в юности за задок кареты: четверка лошадей ни с места. А когда в арсенале пропал пятипудовый фальконет, Лукин сказал: «Унесли, наверное, так. Взял пушку, сунул под плащ и без натуги пронес до ворот и обратно».

— Было, было, — пророкотал богатырь, — однажды даже восьмерку задержал, но лошади ось выломали и убежали.

Ушаков вдруг встрепенулся, в глазах заиграли бесики, и он лукаво сказал офицеру:

— А ну давай померяемся!

— Браво! Браво! — захлопал в ладоши Мордвинов. — Музыка, тише.

Музыканты опустили трубы, танцующие пары подошли ближе, Фома Кобле надел пенсне и посадил за игральный столик спорщиков. «Вот так! А теперь, раз, два, три!» Никто ничего не понял, но рука Лукина уже лежала на столе. Офицер покраснел, смущенно развел руками — ведь он никому не проигрывал до сих пор.

— Вы... вы, господин адмирал, сноровистей...

Ушаков пожалел силача и предложил помериться еще раз. Несколько минут склонялись руки в разные стороны над столиком, потом Лукин додавил соперника.

— Молодец. Истинный русский силач, — отворачивал рукав Ушаков. — Приходи к нам на корабли. Пойдем и дальние походы.

— Ты, Федор Федорович, не сманивай. Он нам и здесь нужен, турок отпугивать, — посмеивался Мордвинов. Музыка вновь заиграла, пламя свечей заколебалось в такт танцующим.

— Спасибо за вечер, Николай Семенович. Я от своей морской качки отошел немного. Хорошо тут у тебя. Поеду, пожалуй. Дорога дальняя.

Мордвинов проводил на крыльцо и, пожимая руку, как бы между прочим сказал:

— Ну а проект-то Катасанова запустим, наверное, вона сколько денег затрачено.

Рука Ушакова закаменела, лишилась доброжелательности и тепла. Он вынул ее из рукопожатия, как из ножен, и твердо ответил:

— Все сделаю, чтобы проект не утвердили, самому государю отпишу. — И подумав, закончил: — А за угощение спасибо.

Ученье каждый день

Всю зиму шквальные ветры обрушивались на Крым. Еще не окрепшие деревья акаций гнуло почти до земли. Водяные брызги с мола достигали второго этажа адмиральского домика, где в открытом окне высилась фигура Ушакова. Вице-адмирал. Он томился тем, что пол в доме не ходил под ногами, как палуба, не скрипели мачты, не шуршали снасти, не хлопали над ним паруса. Наверное, он не возражал бы, чтобы долетела сюда и ошалелая волна, плеснула в лицо соленой водой, шумно рассыпалась над бортом.

И здесь не бездельничал: проверял провиантские склады, заставлял чистить выгребные ямы и мыть полы в казармах, ездил смотреть прибывшее парусное полотно и канаты. Читал. Читал книги по морскому искусству и военному делу, о подвигах, о славе народа своего.

Несколько раз выходил в море, приказывал ставить паруса под разными углами, изучал, как меняется скорость, вместе с командирами корабля искал, как безопаснее расположить грузы. Он же заставлял составить расписания для различных обстоятельств: для стоянки, для ежедневной службы, на якоре и в море. Каждый точно знал свое место и свои обязанности. Да я сам постоянно учился, следил за событиями.