Ушаков. Боярин Российского флота

— Обратите внимание, какой звон! — постучал по чашке Меднов. Немецкий фарфор. Наши так не умеют делать.

Набор был хорошим, но и цена оказалась необыкновенной: Меднов запросил за него четыреста рублей.

— Рад бы дешевле, да не могу, — сказал он, увидев на лице Ушакова выражение крайнего удивления. — Нынче все дорого, потому как война… С нашего сословия, — продолжал он с доверчивой откровенностью, — тоже на войну взносов требуют, а где их взять, если на товары не накинуть? Вот и набавляем помаленьку. Но скажу вам, батюшка, по совести набавляем, потому как крест на себе имеем. Московские купцы, что на войну десять миллионов жертвовать обещали, не так ценами крутят. Совсем совесть потеряли. До этого сабля шесть рублей стоила, а теперь сорок отдай, за ружье восемьдесят просят, тогда как цена настоящая от десяти до пятнадцати за штуку. Пистолеты тоже в шесть раз подорожали. Про сукно, обувь и говорить нечего. Все подорожало, ни к чему не подступишься.

После таких откровений торговаться показалось неудобным, и Ушаков согласился оплатить запрошенную цену. Он сказал, что пришлет за посудой завтра своего слугу, и попросил к тому времени все как следует упаковать.

— Все, батюшка, сделаем, ничего не упустим, — обрадованно заверил Меднов, — пусть только приезжает да деньги пусть не забудет.

Оставив купца, Ушаков вышел на улицу, где его поджидал кучер. Теперь оставалось сделать еще одно дело, последнее — купить подарок Федору. Хотя после ссоры и состоялось между ними примирение, в том примирении еще не было полноты, в Федоре оставалась обида. Виноват был он, Ушаков, перед ним, крепко виноват, и надо было вину как-то искупить…

Ушаков попросил кучера остановиться возле угловой лавки. Народу здесь было немного. Войдя в помещение, он позвал приказчика и попросил его подать кафтан из тех, что получше.

— Извольте, сударь, сами выбрать, какой глазам вашим приглядится. Хоть этот, хоть другой — все товары добротные. — Он принялся выкладывать кафтаны на прилавок, но тут вспомнил, что у него запрятан еще один ("Из сукна аглицкого"), сходил за ним и стал показывать со всех сторон. — Вот, извольте полюбоваться. Даже самим графам да князьям не совестно носить такое. Всего тридцать целковых. По нынешним временам почти даром.

Ушаков заплатил деньги и с покупкой, завернутой в бумагу, вернулся к тележке.

— А теперь куда? — спросил кучер.

— Теперь домой, — весело ответил Ушаков.

Настроение поднялось. Ему казалось, что он купил как раз то, что нужно, и уже представлял, как обрадуется обнове Федор и окончательно очистится от обиды сердце его.

Худо, когда в доме нет настоящего мира.

7

Сопровождаемый многочисленной свитой и императорской гвардией, Наполеон следовал на восток, туда, куда все дальше и дальше уходила его многотысячная непобедимая армия. Русские отступали. Но это было отступление, которое не могло радовать французов.

Наполеон был мрачен. В последнее время он вообще улыбался редко, сделался раздражительным. Его раздражали помощники, раздражал сам ход войны. Сколько времени прошло, как начался поход, а генерального сражения все нет. Была возможность окружить и уничтожить Вторую русскую армию, которой командует Багратион, но сделать это не удалось. Багратион оказался хитрее посланных против него французских военачальников, он избежал рокового для него сражения и сумел в Смоленске благополучно соединиться с армией Барклая.

Под Смоленском, где соединились обе русские армии и где на первых порах они оказали французам яростное сопротивление, у Наполеона появилась надежда кончить все разом. Он послал в обход русской армии крупный корпус с целью отрезать ей пути к отступлению и навязать генеральное сражение. Но до генеральной баталии дело не дошло и в этот раз. Русские ограничились арьергардными сражениями и ушли из Смоленска раньше, чем французы смогли преградить им путь.

На пути Наполеона простирались вытоптанные, выжженные поля, то тут, то там выступали дымящиеся развалины. Наполеон смотрел на все это, и ему приходила мысль о скифах. Когда-то в далекие времена скифы, обитавшие в краях, населяемых теперь русскими, вот так же бесконечными отступлениями заманивали противника в безводные, пустынные степи, изматывали его, а потом одним ударом уничтожали. Не унаследовали ли русские вместе с бескрайними степными просторами и тактику скифов? Не на погибель ли заманивают они французов своим отступлением?

Сердце Наполеона холодело от мысли о собственной армии, которая таяла с каждым переходом. Вначале наступали полмиллиона, теперь же было меньше. Часть войск пришлось оставить на захваченной территории для охраны путей снабжения. Большие потери понесены были в стычках с партизанами. А сколько потерь от болезней!.. Удручал большой падеж лошадей. Главный интендант армии граф Дарю докладывал Наполеону: при выходе из Вильно в наступающей армии было 22 тысячи лошадей, а когда дошли до Витебска, их стало 14 тысяч. За короткий срок пало 8 тысяч голов. И это летом. А что будет с наступлением осенних или, не приведи Господь, зимних холодов?