Ущелье Батырлар-джол (журн. вариант)

Петренко, Карцев и Женя молча смотрели, как он неуверенной походкой подошел к двери, открыл, оглянулся через плечо, словно желая что-то сказать, но не сказал ничего и вышел.

— Да, — сказал Борис тихо. — Ничего из нашей экскурсии не вышло.

Он помолчал.

— Ничего! — добавил он спустя минуту. И вдруг вспомнил. Рука его опустилась в карман. Он вытащил полную горсть, разжал пальцы и протянул руку Григорию Степановичу и Жене. Они с интересом склонились над ладонью.

— Что это? — спросила Женя с удивлением, рассматривая темные зерна, по размерам слегка уступающие кедровым орешкам.

— Вот вам и партнер для вашего скрещивания, — сказал Борис торжественно. — Знаете, что это такое?

Петренко покачал головой, не сводя глаз с зерен.

— Это семена гигантской расы кок-сагыза, — объяснил Борис. — Тараксакум гигантеум.

Женя захлопала в ладоши. Борис с улыбкой встретил ее смеющийся взгляд.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ 1.

Борису Карцеву не приходило в голову, что экспедиция, которую он нагнал спустя неделю после экскурсии в долину Батырлар-джол, затянется на такой длинный срок.

Шли месяцы. Станция за станцией — отряд двигался по отрогам Тянь-Шаня, углубляясь в самое сердце гор, в поисках таинственного центра, откуда шло тяжкое дыхание пораженной неведомой болезнью природы.

Болезнь еще не имела имени, в переписке органов здравоохранения и научно-исследовательских институтов она получила наименование "форма 101". Она появлялась внезапно — разила молниеносными, не знающими промаха ударами, шла из кишлака в кишлак отмечая свой путь смертью и разрушением, и исчезала так же внезапно, как и появлялась. Ее появление совпадало с набегами грызунов — в годы влажные, обильные пищей, с тучных горных пастбищ спускались проворные острозубые зверьки, гонимые великим инстинктом расселения. Они несли на себе насекомых, переполненных микробами страшной болезни. Ночью человек чувствовал укол и, не просыпаясь, начесывал место укуса. А наутро, багровый от жара, он просыпался, схваченный в тяжелые объятия болезни.

Болезнь шла на убыль. Но было опасение, что она покидала речные долины не навсегда. И перед отрядом стояла задача — найти ее природные очаги, разыскать места, где укрывалась она, пережидая тяжелые времена, разыскать и уничтожить.

Из предгорий в ущелья, затем на альпийские пастбища, с пастбищ на высокогорные пустыни переходил отряд по следам отступающей болезни. Борис уже так привык к кочевому существованию, что о городской жизни вспоминал, как о каком-то далеком, полузабытом сне. Реальными были холодные утра, завтрак, пахнущий дымом, утренний обход поставленных на ночь ловушек для грызунов, длинный-длинный день в палатке, в душном и тесном костюме, специально одеваемом для вскрытии зараженных животных, и вечера у костра, когда весь отряд собирался, чтобы обсудить итоги дневной работы и наметить план на будущее.

Карцева иногда поражало, как мало времени у него оставалось для того, чтобы заняться другими мыслями, подумать о личных делах. Высокий азарт, ярость исследователей, волнуемых схваткой с косностью природы, овладели всеми участниками отряда — эпидемиологами, микробиологами, зоологами. Близость победы над страшной болезнью мешала думать о чем-либо ином, кроме цели, стоящей перед экспедицией.

И только в редкие часы, когда накопившаяся за день усталость оказывалась недостаточной, чтобы свалить мертвым сном, Карцев, лежа в спальном мешке, вспоминал фантастический день, проведенный в долине Батырлар-джол.

Эти воспоминания были еще более неясными, чем мысли о Москве. Иногда Борис не мог отличить испытанного им в действительности от видений и снов, посещавших его по ночам. Он твердо верил, что в долине Батырлар-джол ему как зоологу выпало неслыханное счастье — открыть невероятный, сказочный мир неизвестных доселе живых существ, преображенных гигантизмом. Но от всего увиденного в сознании остались только клочки и перепутанные обрывки. Череп исполинского грызуна в ложе потока, гигантский эдельвейс, застывший темным силуэтом на фоне вечернего неба, страшное рыло чудовищной лягушки, фантастические стрекозы над озером — все это проходило в сознании, как кадры старого, истрепанного кинофильма.

Он не рассказывал своим спутникам о пережитом в долине Батырлар-джол. Сначала он все надеялся, что в работе выдастся "выходной" день, когда можно будет рассказать об этой удивительной экскурсии и подумать о ее повторении. Но чем глубже в горы забирался отряд, тем меньше надежды оставалось на такую возможность, и Карцев решил не трогать этой темы, пока не будет решена задача, поставленная перед экспедицией.

Только своему учителю — профессору Огневу в Москве — он отправил письмо с подробным отчетом о своих приключениях. Но, очевидно, он чересчур сгустил краски, описывая свое возбужденное состояние во время блуждания по долине Батырлар-джол, так как в обычном шутливо-вежливом тоне ответного письма профессора сквозило совершенно явное недоверие. Очевидно, он считал все приключения Карцева плодом бредового состояния, фантазией, возникшей в одурманенном сознании.