Ущелье дьявола

Самуил встал, открыл библию, вынул билет Юлиуса и на его место положил свой собственный.

Он запечатал свое письмо, когда Юлиус проснулся от дневного света.

— Отдохнул ли ты хоть немного? — спросил его Самуил. Юлиус протер глаза и начал приводить в порядок свои мысли. Когда он совершенно очнулся, то первым движением его было открыть библию и вынуть свой билетик. Он прочел: Франц Риттер.

— Ну вот, мне и достался тот, кого я хотел, — сказал спокойно Самуил. — Эге! Это доброе провидение действительно умнее, чем мне казалось и, пожалуй, оно знает наперед, увидим ли мы закат этого восходящего солнца или нет, только оно все-таки должно было бы сказать нам о том.

Глава двенадцатая Фукс-любимец

Пока Юлиус дописывал и запечатывал свое письмо, Самуил курил трубку.

— Знаешь ли, — сказал он, выпуская изо рта клубы дыма — нет основания думать, чтобы у Дормагена и Риттера не могли явиться такие же соображения, как и у нас, и что они, как и мы, не выбрали себе противников. Осторожность требует предупредить их. Надо предоставить им такой предлог к ссоре, от которого они не могли бы увернуться.

— Поищем, — отвечал Юлиус, — в вопросах чести, определяемых студенческим уставом.

— О! — отозвался Самуил. — Важно то, чтобы мы дрались не за студенческое недоразумение, а за оскорбление личности, чтобы иметь право серьезно ранить этих господ. Кажется, у твоего Риттера все та же возлюбленная?

— Да, Шарлотта.

— Та, которая строит тебе глазки? Так это великолепно! Мы пойдем по улице, погода прекрасная. Лотта по обыкновению будет сидеть с работой у окна. Ты мимоходом скажешь ей какую-нибудь любезность, а затем будем ждать результатов.

— Нет, — сказал Юлиус и покраснел, — выдумай лучше что-нибудь другое.

— Почему же?

— Не знаю, просто не хочется драться из-за девчонки. Самуил пристально посмотрел на него и расхохотался.

— Святая невинность! Он еще умеет краснеть!

— Да нет же, я…

— Так ты, вероятно, думаешь о Христине. Признайся-ка, ты не хочешь изменить ей даже мысленно?

— Ты с ума сошел! — воскликнул Юлиус, который всякий раз смущался, когда Самуил заводил речь о Христине.

— Если я сумасшедший, то ты дурак, что не хочешь сказать слова Шарлотке. Ведь это ни к чему не обязывает, а нам не найти более удобного и важного предлога. А, может быть, ты дал обет ни с кем не говорить, кроме одной Христины, ни на кого не смотреть, кроме Христины, никого не встречать, кроме…

— Ты надоел мне! Хорошо, я согласен, — выговорил с усилием Юлиус.

— В добрый час! А я? Из какого бы камня мне выбить искру, чтобы разжечь ссору между Дормагеном и мной? Черт возьми меня совсем! Никак не могу придумать. Нет ли у него предмета страсти? А с другой стороны, если употребить одно и то же средство, значит обнаружить большое убожество воображения, да притом, сам посуди… мне вдруг драться за женщину! Просто невероятно!

На минуту он задумался.

— Нашел! — обрадовался он. Он позвонил. Явился мальчик.

— Вы знаете моего фукса, Людвига Трихтера?

— Знаю, г-н Самуил.

— Сбегайте скорее в «Ворон», он живет там, и передайте, что я желаю его видеть, пусть он придет сейчас же, мне надо с ним поговорить.

Мальчик ушел.

— А пока, — сказал Самуил, — не заняться ли нам своим туалетом?

Спустя десять минут прибежал запыхавшийся Людвиг Трихтер с припухшими от сна глазами.

Людвиг Трихтер, которого мы видели раз только мельком, представлял собой тип студента двадцатых годов. Ему было не менее тридцати лет. На глазах этой почтенной личности прошло по крайней мере четыре поколения студентов. Борода его спускалась на грудь. Высокомерно вздернутые усы, наподобие полумесяца, и тусклые от постоянных кутежей глаза придавали физиономии этого Нестора трактиров выражение какого-то патриарха студентов.

Он имел претензию одеваться, как Самуил, у которого старался перенимать и остальные странности, разумеется, пересаливая, как делают вообще все подражатели.

Благодаря своим летам и опытности, Трихтер был незаменим во многих отношениях. Он являлся очевидцем почти всех событий, из которых возникали те или иные отношения между студентами и филистерами или просто между студентами. Он был живым университетским преданием. Вот почему Самуил сделал из него своего любимого фукса. Трихтер очень гордился таким отличием. Достаточно было видеть, как он смиренно и подобострастно держал себя перед Самуилом, чтобы догадаться о том, как дерзко и надменно должен был он относиться к другим.

Он вошел, держа в руках трубку, которую не успел еще зажечь. Самуил заметил это необыкновенное доказательство того, что он спешил на зов, и сказал:

— Закури трубку, ты еще ничего не ел?

— Ничего, хотя теперь уже семь часов, — отвечал Трихтер, смутившись. — Все оттого, мой дорогой senior, что я вернулся только утром с коммерша фуксов и только что заснул, как ваш посол внезапно разбудил меня.

— Хорошо! Великолепно, что ты ничего еще не ел. Скажи-ка мне, пожалуйста, Дормаген считается у нас одним из самых замшелых домов и, вероятно, у него также есть и свой фукс-любимец?

— Есть. У него Фрессванст.

— А хорошо ли этот Фрессванст пьет?