Ущелье дьявола. Тысяча и один призрак

Маленькое пятно крови заметно было на бумаге, и я, подписывая, спросил:

— Что это за пятно? Кровь мужа или жены?

— Это кровь из раны, которая обнаружилась на руке убийцы. Ее никак не могли остановить.

— Знаете что, господин Ледрю, — сказал доктор, — эта скотина настаивает, что голова его жены говорила!

— Вы полагаете, что это невозможно, доктор?

— Черт возьми!

— Вы считаете неправдоподобным то, что она открывала глаза?

— Я считал это невозможным.

— Вы не допускаете, что кровь, остановившись от слоя гипса, закупорившего все артерии и вены, могла вернуть на одно мгновение жизненный импульс и чувствительность этой голове?

— Я этого не допускаю.

— А я, — сказал Ледрю, — верю в это.

— И я также, — сказал Аллиет.

— И я также, — сказал аббат Мулль.

— И я также, — сказал кавалер Ленуар.

— И я также, — сказал я.

Полицейский комиссар и бледная дама не сказали ничего: их это не интересовало.

— А, вы все против меня. Вот если бы кто-либо из вас был врачом…

— Но, доктор, — возразил Ледрю, — вы знаете, что я отчасти врач.

— В таком случае, — сказал доктор, — вы должны узнать, что там, где утрачена чувствительность, нет и страдания, а чувствительность прекращается при рассечении позвоночного столба.

— А кто вам это сказал? — спросил Ледрю.

— Рассудок, черт возьми!

— О, прекрасный ответ! Рассудок подсказал судьям, которые осудили Галилея, что Солнце вращается вокруг Земли, а Земля неподвижна? Рассудок доводит до глупости, мой милый доктор. Вы делали опыты над отрезанными головами?

— Нет, никогда.

— Читали вы диссертацию Соммеринга? Читали протокол доктора Сю? Читали заявление Эльхера?

— Нет.

— Но вы верите Гийотену, что его машина — самый лучший, самый верный и самый скорый и вместе с тем наименее болезненный способ лишения жизни?

— Да, я так думаю.

— Ну! Вы ошибаетесь, мой милый друг, вот и все.

— Например?

— Слушайте, доктор, вы ссылаетесь на науку, и я буду говорить вам о науке. Поверьте, все мы знаем по этому предмету столько, что можем принять участие в беседе.

Доктор сделал жест, выражающий сомнение.

— Ну, ладно, вы потом и сами это поймете.

Мы все подошли к Ледрю, и я, в свою очередь, стал жадно прислушиваться. Вопрос о казни посредством веревки, меча или яда меня всегда очень интересовал, как и вопросы милосердия.

Я самостоятельно занимался исследованиями страданий, предшествующих смерти разного рода, сопутствующих им и следующих за ними.

— Хорошо, говорите, — сказал доктор недоверчивым тоном.

— Это легко доказать всякому, у кого есть хотя бы малейшие представления о жизненных функциях нашего тела, — продолжал Ледрю. — Чувствительность не уничтожается казнью, и мое предположение, доктор, опирается не на гипотезы, а на факты.

— Укажите-ка эти факты…

— Вот они. Во-первых, центр ощущений находится в мозгу, не правда ли?

— Вероятно.

— Проявления чувствительности могут ведь иметь место и при остановке кровообращения в мозгу, или при временном его ослаблении, или при частичном его нарушении.

— Возможно.

— Если же центр чувствительности находится в мозгу, то казненный должен осознавать себя до тех пор, пока мозг сохраняет свою жизненную силу.

— А какие доказательства?

— Да вот, Галлер в своих «Элементах физики», том четвертый, страница тридцать пятая, говорит: «Отсеченная голова открыла глаза и смотрела на меня сбоку, потому что я тронул пальцем спинной мозг».

— Но ведь Галлер мог ошибаться.

— Хорошо, допустим, что он ошибался. Другой пример: на странице двести двадцать шестой Вейкард в «Философских искусствах» говорит: «Я видел, как шевелились губы человека, голова которого была отсечена».

— Хорошо-с, но шевелиться, чтобы говорить…

— Подождите, мы дойдем до этого. Вот, можете поискать у Соммеринга. Он говорит: «Некоторые доктора, мои коллеги, уверяли меня, что голова, отсеченная от туловища, скрежетала от боли зубами, и я убежден, что, если бы воздух циркулировал еще в органах речи, голова бы заговорила». Итак, доктор, — продолжал, бледнея, Ледрю, — я иду дальше Соммеринга: голова мне говорила. Слышите — мне.

Мы все вздрогнули. Бледная дама приподнялась в своем кресле:

— Вам?

— Да, мне. Скажете, что я сумасшедший?

— Черт возьми! — воскликнул доктор. — Если вы уверяете, что вам самому…

— Говорю же вам, что это случилось со мной самим. Вы слишком вежливы, доктор, не правда ли, чтобы сказать мне во весь голос, что я сумасшедший, но вы скажете это про себя, а это ведь решительно все равно.

— Ну хорошо, продолжайте, — сказал доктор.

— Вам легко это говорить. А знаете ли вы, что то, о чем вы просите меня рассказать, я никому не рассказывал в течение тридцати семи лет с тех пор, как это со мной случилось; знаете ли вы, что я не ручаюсь за то, что не упаду в обморок, когда буду рассказывать вам, как эта отсеченная голова заговорила, как устремила на меня, умирая, последний взгляд?

Разговор становился все более и более интересным, а ситуация все более и более драматичной.

— Ну, Ледрю, соберитесь с мужеством, — сказал Аллиет, — расскажите нам об этом.

— Расскажите-ка нам об этом, мой друг, — попросил и аббат Мулль.

— Расскажите, — поддержал его кавалер Ленуар.