Ущелье дьявола. Тысяча и один призрак

— Ошибаешься, друг, — ответил Юлиус, — величие заключается не в том, чем я обладаю, а в том, что такое я представляю собой. Богатство не в том, что я получаю, а в том, что я даю. Я отдамся весь и навсегда той, которую полюблю, я не стану дробить мое сердце на пятьдесят разных мимолетных низких увлечений, я сосредоточу страстную силу его на одной нежной, глубокой и вечной любви. И совсем не буду от этого казаться слабым и скупым существом. Именно единой любовью только и может человеческая радость достигнуть небесного блаженства. Дон Жуан со своими тысячью тремя любовницами кончил адом, а Данте со своей единственной Беатрисой — раем.

— Ты видишь, что все-таки наш теоретический разговор пришел к поэтическому концу и к литературной любви. Но вот мы и у перекрестка. Поедем потише и обратимся к действительности. Во-первых, мы опять-таки скажем только свои имена, но не фамилии.

— Да, — сказал Юлиус, — но я это делаю отнюдь не из недоверия к ней, а из сомнения в себе самом. Пускай она думает, что я простой бедный студент, мне надо убедиться, что она любит меня самого, а не мою знатность.

— Да! Хороша такая любовь! Известное дело, — сказал Самуил. — Но все же, выслушай еще одно мое дружеское предложение. Ну, положим, ты женишься на Христине: следовательно, надо, чтобы она согласилась выйти за тебя замуж. Самое главное заставить ее полюбить тебя. Так вот, в этом случае я и предлагаю тебе: располагай мной, когда только тебе будет угодно. Ты можешь найти во мне и советчика, и даже… даже, иногда и это пригодится, химика.

— Замолчи! — вскричал Юлиус с ужасом.

— Напрасно ты волнуешься, — продолжал спокойным тоном Самуил. — Ловелас, который был не чета тебе, а и тот не мог обойтись без этого, когда полюбил Клариссу.

Юлиус посмотрел Самуилу прямо в глаза.

— Ты должно быть ужасно развращен, если мысль об этой честной, благородной девушке может внушить тебе такие чудовищные средства, у тебя, вероятно, очень черная душа, что даже при таком ярком солнце в ней копошатся только одни гады. Подумай: Христина такая доверчивая, такая чистая, невинная, простодушная… и вдруг злоупотребить ее добротой и искренностью! Разумеется, погубить ее совсем не трудно! Не надо ни чар, ни твоих любовных напитков, здесь волшебства совершенно бесполезны, достаточно одной ее души.

Потом, как бы говоря сам с собой, он прибавил:

— Она была права, что не доверяла ему, и меня предупреждала насчет него.

— Так она говорила это? — спросил Самуил со злостью. — Она предупреждала тебя против меня? Может быть она ненавидит меня? Берегись! Ты видишь, я ею решительно не интересовался, преспокойно оставил ее тебе. Но дело-то вот в чем: если она станет ненавидеть меня, то я ее непременно полюблю. Ненависть это преграда, равносильная, в моих глазах, поощрению, это препятствие… а я их люблю. Если бы она любила меня, я бы не обратил и внимания на нее, но раз она меня ненавидит… то берегись!

— Сам берегись! — вскричал Юлиус. — Если дело дойдет до этого, то за нее я не пощажу лучшего друга. Знай, что мне не жалко отдать жизнь ради счастья любимой женщины!

— А ты, — сказал Самуил, — знай, что мне также не жалко убить тебя, ради несчастья той женщины, которая бы ненавидела меня!

Начавшийся так весело разговор, чуть не перешел в крупную ссору. Но в эту минуту показалось кладбище.

Христина и Лотарио ждали под липами и издали радостно приветствовали их.

О, безумная натура всех влюбленных! В одно мгновение Юлиус позабыл свое негодование и все дьявольские угрозы Самуила, у него снова явилось одно ощущение света, счастья и чистоты.

Глава девятнадцатая Лесная монахиня

Юлиус пришпорил лошадь, подскакал к решетке и, остановив на Христине взгляд, полный нежной признательности, сказал ей:

— Благодарю вас!

— Опасность миновала? — спросила у него Христина.

— Вполне. Ваша молитва спасла нас. Бог не мог отказать нам в своей защите, потому что вы молились за нас.

Он сошел с коня. Скоро подъехал и Самуил. Когда он поклонился Христине, та приветствовала его вежливо, но холодно. Она кликнула слугу и велела ему отвести лошадей в конюшню, а чемоданы отнести в комнаты. Затем все вошли в дом.

В комнате была и Гретхен, которая дичилась и казалась очень смущенной и неловкой в своем праздничном платье. Юбка была длинная, и она в ней путалась. Чулки с непривычки сильно сдавили ее ноги, а в башмаках она была почти не в состоянии ходить. Она встретила Самуила враждебным взглядом, а Юлиуса грустной улыбкой.

— А где же г-н Шрейбер? — спросил Самуил.

— Отец сейчас придет, — ответила Христина. — При выходе из церкви его позвал один деревенский парень, которому надо было с ним переговорить о каком-то важном деле. Я знаю, в чем состоит дело: оно очень интересует и меня, и отца.

При этом Христина улыбалась и смотрела на Гретхен, которая, судя по ее изумлению, ничего не понимала.