Ущелье Печального дракона (сборник)

Трудно, конечно, заручиться доверием чагатайской волчицы, но она пойдет на какую угодно сделку — ведь это ей необходима вечная молодость. А Куман? Он не стремился к бессмертию, им руководило одно желание — любым путем вырваться из гнилого темного рва. Что ж, он поможет властительнице Центральной Азии получить драгоценный сосуд с чудодейственным эликсиром. Пусть выпьет алчная и коварная царица напиток бессмертия и уподобится богам. Он-то, Куман, знает, что это означает. Он — да, теперь, видимо, только он один — может рассказать, почему так оберегают в горном убежище огнепоклонников тайну бессмертия…

Куман сам придумал и разработал до мельчайших деталей дьявольский план проникновения в зороастрийское убежище, и когда было устранено главное препятствие — сомнения совести — он велел провести себя к царице. Эргэнэ по достоинству оценила замысел хитрого каракитая. Ему было дано все необходимое, предоставлены самые опытные сокольничие. А в улус великого хана отправился нарочный со строгим наказом — добыть и доставить из Южного Китая якобы для потехи царского двора несколько клеток с обезьянами.

Много утекло воды, прежде чем все было готово к осуществлению коварного замысла. Куман сам дрессировал птиц и животных, тщательно отбирал лучших. В распоряжение манихея был выделен конный отряд отборных лучников из личной гвардии Эргэнэ, во главе которых встал Бэйшэр — приближенный царицы и воспитатель ее детей.

Старый сотник, начинавший службу еще в походах Чингисхана, не знал об истинных целях экспедиции. Ему было приказано зорко следить за действиями хитрого каракитая и доставить Кумана живым или мертвым обратно в ставку Эргэнэ. Но разъяренный поток, который обрушился из недр памирской пещеры на незваных гостей, навсегда похоронил в клокочущих водоворотах и монгольский отряд, и все тщательно разработанные планы, и страстные надежды властительницы Чагатайского улуса обрести вечную молодость и бессмертие.

* * *

Солнце ушло за гору, и на ущелье наползла тяжелая зябкая тень. Светлые веселые краски померкли, и в глубокой каменной теснине стало темно и неуютно. Даже однообразное лопотание реки сделалось приглушенней. Сытые, накормленные до отвала яки резво семенили размеренной трусцой, с глухим костяным призвуком цокая по камням неподкованными копытами. Куман ехал первым, за ним, чуть сзади, следовал Альбрехт Рох.

Два человека, разделенные языком, культурой, мировоззрением, психическим складом — и связанные на некоторое время общей судьбой, да жуткой тайной безымянного памирского ущелья. Где-то рубились в смертельных битвах пестроязычные армии, стирались с лица земли города, рушились крепости, дрожали в страхе великие и малые государи. А здесь, в ущелье, угрюмые неприступные стены надежно укрывали двух странников — европейца и азиата — от суеты и невзгод остального мира. Они точно остались совершенно одни на целом свете — только они да молчаливые горы, чья величественная девственная первозданность успокаивающе действовала и на францисканского монаха и на каракитайского манихея.

Альбрехт Рох вернулся к своим излюбленным мыслям о борении высших космических сил, в котором он любил чувствовать себя песчинкой, и о неотвратимости предначертаний рока. Неожиданная смерть сотни монголов виделась ему в неразрывном единстве с гибелью страшной языческой пещеры — прибежища сатаны. Конечно, дьявол неуничтожим — он тысячеглав, вездесущ и искушает человека в разных обличиях. Но он-то, Альбрехт Рох, видел его истинное лицо. Кому хоть однажды привидится этот желтозубый слюнявый оскал, тот не забудет его до самой смерти.

Куман размышлял о другом. Он не подгонял события под тощие теологические абстракции и даже не вспоминал манихейское кредо о борьбе света и тьмы. Пьянящая прохлада горного ущелья и сознание полной свободы будили в нем мысли о живом и земном. Он не без горечи осознавал, что стал причиной гибели великой тайны, которая теперь потеряна навеки, навсегда — для него, для Эргэнэ, для богатых и бедных, для деспотов и рабов, для всех людей и всех времен. Огнепоклонники предпочли погибнуть, чем выдать тайну в чужие руки.

Куман и Альбрехт Рох ехали молча, погруженные каждый в свою думу. Им предстоял еще долгий путь, который сблизит и сдружит их, сотрет условности и предрассудки, превратит в обыкновенных людей, нуждающихся в товарищеском участии и испытывающих потребность поделиться мыслями и сомнениями. А впереди, в сумерках уходящего дня прорисовывались два мощных обледенелых кряжа, которые, почти вплотную подползая друг к другу, образовывали узкий, точно приоткрытые створки крепостных ворот, выход из загадочного ущелья.

Глава II Сумерки богов

— Холодно, — сказал Керн из темноты.