Ущелье Печального дракона (сборник)

Правда, одно дело предположить, а другое — применить на практике. Кроме того, идея, которая пришла мне в голову, (я это отлично понимал, несмотря на все воодушевление) была не слишком надежная. Пять треугольников могли означать что угодно, а зашифрованные слова могли звучать совершенно иначе, чем представлялось на первый взгляд. Но тут уж во мне проснулся настоящий охотничий азарт. Подумаешь, что особенного, даже если я абсолютно заблуждаюсь. Что это — диссертация? Обычный кроссворд, да и только. А с кроссворда — какой спрос: сиди и подставляй в клеточки все, что придет на ум. Я так и сделал: стал прикидывать из всех знакомых языков наудачу. Не скажу, чтобы вообще не получалось, однако в любом случае обязательно что-нибудь да не укладывалось.

Самолет пошел на посадку. Я рассудил, что по памяти с такой задачей все равно не справиться, и отложил решение до следующего дня. А дома, заглянув в несколько словарей, я быстро сообразил, что передо мной глухая непреодолимая стена. У меня хватило здравого смысла вовремя остановиться и оставить в покое сомнительную затею. Не получилось — и ладно: на нет суда нет. Но спрашивается, кто дернул потом меня за язык рассказать обо всем соседу-студенту.

Как оказалось, тот проходил практику в молодежной газете. «Знаешь, — сказал он тогда, — у нас четвертая полоса — скучище неописуемое. Не будешь против, если я попробую что-нибудь состряпать и покажу завтра главному? Вдруг пойдет». Возражать особых причин не было, и спустя несколько дней в газете появилась заметка под броским заголовком «Тайна Памира».

Конечно, я не был против печатного сообщения о памирской находке. Но, бог ты мой, что же там оказалось! Ловкий практикант ухитрился начинить небольшую статейку такой невероятной отсебятиной, что и во сне не приснится. Беззаботный автор не преминул даже отметить сходство между спиральной надписью и спиральной формой отдельных галактик, недвусмысленно намекнув на внеземное происхождение памирских треугольников. Но, видимо, развивать подобную мысль впечатлительному журналисту показалось слишком рискованным, поэтому он не отважился оторваться от Земли и направил полет своей фантазии в прошлое.

«Как знать, — риторически вопрошала статья, — не запрятан ли где-нибудь на Памире ключ к дешифровке крито-микенской письменности?» (Самое печальное, что я сам натолкнул его на эту нелепую мысль, напомнив о спирали на фестском диске). Но в особое уныние повергли меня заключительные фразы заметки, где говорилось, что молодой ученый, обнаруживший таинственные письмена, близок к завершению их расшифровки. Вот так. Не больше — не меньше. А ведь на первый взгляд не глупый парень.

Долго потом еще институтские острословы упражнялись в сведении почти каждого разговора к «Тайне Памира». Боярский при встречах принялся, было, даже величать меня Шамполионом, но, когда я в ответ напомнил ему о памирских неандертальцах, оставил меня в покое. Конечно, в душе я злился и долго не мог найти покоя, но постепенно неприятный случай начал забываться. Прошло уже три недели со дня опубликования газетной заметки, когда появился Керн.

Глава II Гость — и больше ничего

Смущенный неожиданным визитом, я повел гостя длинным темным коридором, предупреждая через плечо об углах и поворотах. В комнате царил холостяцкий беспорядок. Незнакомец задержался на пороге, с цепким любопытством обвел взглядом стол, заваленный книгами и рукописями, недопитую бутылку молока на полу возле кресла, забитые книгами шкафы, портрет Достоевского и застекленный офорт Гойи на стене, свободной от стеллажей.

Наконец гость шагнул в комнату и устало опустился на диван. Саквояж очутился у него на коленях. Керн щелкнул замками и протянул мне непонятный металлический предмет.

— Вы знаете, что здесь написано? — спросил он напрямик.

Я машинально взял увесистый бронзовый сосуд, похожий на светильник, и чуть не уронил от неожиданности: на дне сквозь стертую чеканку узоров четко проступала спираль треугольников. Надпись повторяла памирскую, но была вдвое короче. Пятерка знакомых треугольников встречалась только однажды, в самом начале.

Светильник напоминал, скорее, кусок, отколотый от пузатого бронзового кувшина. На дне, точно выдавленные ногтем по мягкому воску, извивались треугольные вмятины. Пальцы у меня задрожали. Чтобы унять волнение, я щелкнул по краю чаши. Металл звякнул глухо, без звона.

— Значит, вам известно, что здесь написано? — настойчиво повторил Керн.

Я отрицательно покачал головой.

— А это? — он протянул знакомую газету, согнутую как раз на месте злополучной заметки.

— Больная фантазия репортера.

— Как — все? — искренне удивился Керн.

— Все, — отрезал я и покраснел от собственной бестактности.

Ответ, казалось, озадачил его. Он еще раз пристально поглядел мне в глаза, но тут же успокоительно усмехнулся и перевел взгляд на бронзовый светильник.

Наступила моя очередь спрашивать.

— Откуда это? — кивнул я на тяжелую плошку, которую продолжал держать на ладони.

В глазах Керна заиграли веселые блестки, и он, хитро прищурившись, ответил: