Ущерб тела

– Марсдон! – говорит Элва. – Когда-нибудь я прибью мальчишку.

– Что? Ты слышала, что она сказала?! – восклицает Лора.

– Это он начал, – говорит старушка. Она перестала плакать и открыла глаза. – Я сама слышала. Он обозвал министра юстиции. Зачем он это сделал?

– Черт, – говорит Лора. – Он считает, что все должны умереть за революцию. Его революцию, разумеется. И он готов почти на все ради этого. Когда он снимет свои идиотские сапоги, готова спорить, он даже спит в них! Он как из Штатов вернулся, решил, что теперь он прямо Дар Божий. Он там в армии служил, вот крыша и поехала. Если Принца выберут, то министром юстиции станет он. Черт, ты представляешь себе?

– Мне уже лучше, – говорит Элва. Она берет из стакана кубик льда и кидает в рот.

– У нее еще идет кровь, – замечает Ренни, но старушка уже встала и пошла прочь, уверенно, как будто ничего не случилось. – Разве ты не пойдешь за ней?

Лора пожимает плечами.

– А ты думаешь, она мне позволит? – говорит она. – Здесь человеку в почтенном возрасте никто не может слово поперек сказать.

– А ей есть куда идти? О ней кто-то позаботится?

– У нее есть дочери. И внуки. Хотя она не то чтобы нуждается в заботе. Сама целыми днями носы им вытирает. Здесь вся жизнь на таких бабках держится.

Из отеля выходит девушка и уносит тазик. Теперь, когда не видно крови, Ренни чувствует себя лучше. Посетители снова расселись за столики, голоса стали тише, солнце в бухте все так же сияет. Лора уже получила свои сигареты; она закуривает и выпускает струю дыма через ноздри, словно длинный серый выдох.

– Это все Марсдон затеял, чтобы Принц пошел на выборы, – говорит она. – Самому бы ему и в голову не пришло. Марсдон и в боги пошел бы избираться, если б мог, – только кто за него проголосует? Его никто не любит, а Принца любят все, так что ему пришлось уговорить парня участвовать в выборах вместо себя. А наивный мальчик считает, что и солнце сияет, потому что Марсдон пернул, и никто не может его разубедить. Ничего не поделаешь!

– Как считаете, он победит?

– Господи, только не это, – говорит Лора. – Надеюсь, он проиграет. И с таким треском, что больше никогда не отважится повторить. Тогда, возможно, нам удастся вернуться к более-менее нормальной жизни.

* * *

Ренни плетется вверх по дороге к дому Пола. Куда еще она может здесь пойти? Пол мог бы и сказать ей, когда вернется, но вряд ли она может требовать от него какого-то отчета. Она для него всего лишь гостья. Случайный посетитель.

Тень на дорогу не падает, и асфальт чуть не плавится на солнце. В это время дня на верандах никого, и все же Ренни кажется, что за ней наблюдают. На полпути ее вдруг окружает стайка девочек-школьниц, их около дюжины, они разного роста, но на всех плотные черные юбки и белые рубашки с длинными рукавами, в волосах белые ленты, и почти все босиком. Ничего не говоря и не объясняя, две девочки берут ее за руки, с обеих сторон. Остальные смеются и кружатся вокруг нее, разглядывая ее платье, сандалии, сумочку, прическу.

– Ты живешь где-то рядом? – спрашивает Ренни одну из них, ту, которая держит ее за правую руку. Девчушке лет шесть, и, когда Ренни обратилась прямо к ней, она застеснялась; но руку не отпускает.

– У тебя есть доллар? – спрашивает та, что слева. Но девочка постарше одергивает ее.

– Не приставай!

– Вы что, родственницы? – спрашивает Ренни.

И одна из девочек пускается объяснять: вот это сестры, это кузины, а эти кузины, только не их, а вот этих.

– У них один папа, но другая мама…

Когда они доходят до ворот у дома Пола, девочки как по команде отпускают ее руки: значит, они прекрасно знают, что она живет здесь. Они смотрят, как она поднимается по ступеням, и хихикают.

У Ренни нет ключа, но дверь не заперта. До недавнего времени, рассказывал Пол, не надо было запирать дверь, и он так привык. Ренни идет и ложится в гамак, покачивается, убивая время.

Примерно через полчаса является невысокая мулатка в зеленом платье с огромными желтыми бабочками. Она кивает Ренни, не удостаивая ее другими знаками внимания. Она протирает стол, моет посуду, вытирает досуха и убирает в шкаф. Потом идет в спальню и снимает белье, несет его в сад и там стирает, вручную, в большом красном пластиковом корыте, набрав воду из цистерны с водой и открыв маленький кран. Она полощет белье и развешивает на веревке. Потом снова исчезает в спальне. «Чтобы застелить постель», – думает Ренни. Она все качается в гамаке и смотрит. Наверное, ей стоило притвориться, что она занята чем-то важным, но чем, и ей ужасно неловко – она почти физически ощущает, каково это, прибираться после еды и секса других людей. Она чувствует себя лишней, одновременно невидимой и выставленной на обозрение: как предмет настолько обыденный, что никто на него и не смотрит. Женщина выходит из спальни, держа в руках розовые трусики Ренни, еще с вечера. Видимо, собралась постирать и их.

– Я сама, – говорит Ренни.

Та кидает на нее косой взгляд, полный презрения, кладет трусики на кухонную панель, снова кивает и уходит в сторону дороги.