Ушебти

– Лучше спросить его самого, – не отводя взгляда, тихо ответил мужчина.

Они изучали друг друга. Открыто. Пристально. Не таясь. С каким-то жадным любопытством, будто перед захватывающей игрой или чем-то большим. Между ними не было флирта, намеков и жеманства. В этом они действительно были очень похожи.

Ты всегда берешь от жизни, что хочешь? – неожиданно спросила Маша.

– Наверное, – он так и не отвел в сторону свои темные насмешливые глаза.

– Я не вещь, Тони.

– Я знаю, – он нежно привлек ее к себе и прошептал: – Ты самая удивительная женщина на свете.

Какое-то время она недоверчиво выжидала, не двигаясь. Потом растаяла, прижимаясь в ответ. Они стояли, обнявшись, посредине огромной комнаты, убранной в стиле французских королей. Чуждая роскошь только подталкивала женщину к мужчине, единственному, ради которого она рискнула войти сюда, в этот незнакомый мир.

– Надеюсь, мы не пойдем на помпезный прием, а то я чувствую себя не в своей тарелке.

– Тарелки будут только на столе, – передразнил он ее. – А Фредерико умеет быть незаметным.

Трапезная была на первом этаже. Просторная, с высокими сводчатыми потолками, она могла бы вместить сотню монастырских братьев, но сейчас там было сервировано всего восемь столиков. Большой камин и высоко расположенные, закрытые крупной решеткой окна создавали настроение старины и покоя. Пол был устлан крупной черной с красным плиткой. Стены и потолок покрашены в нежно-персиковый цвет, удачно гармонировавший с темным деревом облицовочных деревянных накладок. Столики на двоих стояли очень далеко друг от друга, позволяя разговаривать, не опасаясь посторонних. Люстры посредине прямоугольного помещения не было, только настольные лампы да светильники вдоль стен, где когда-то крепились факелы. Торец трапезной украшала яркая, хорошо сохранившаяся картина «Последнего вечера», разделенная двумя арками, как триптих.

– Но это же не «Тайная вечеря» Леонардо, – воскликнула Маша, увидев фреску.

– Конечно, – невозмутимо парировал Антонио. – Этот вариант принадлежит кисти малоизвестного художника, по имени Никодемо Феруччи.

– Совсем иная манера письма, – продолжала критиковать фреску Маша, подойдя вплотную, – и одежда у апостолов другая.

– А чем тебе не нравится их одежда?

– Так половина апостолов была бедными рыбаками, а эти нарядились, как богатые купцы.

– Вот как? – подзадоривал ее Антонио.

– И у Спасителя огромный нимб вокруг головы.

– А что, на ту Пасху еще не было?

– И дорогой плащ, расшитый золотом, Иисус не надел бы.

– Откуда ты знаешь? – не унимался сицилиец.

– Почему все апостолы выглядят лысыми и седыми старцами?

– Для солидности.

– Ты издеваешься, что ли? – не выдержала Маша.

Она обернулась, чтобы с жаром продолжить свои разоблачения, но осеклась, увидев насмешливые глаза Антонио. Стоявший за ним Фредерико дипломатично опустил глаза, делая вид, что полностью поглощен сервировкой стола. Он не понимал русскую речь, но по эмоциям молодой иностранки догадался о многом.

– Ты решил меня разыграть или проверить?

– Мари, ты зря напустилась на бедного Феруччи, – он очаровательно улыбнулся, приглашая жестом занять место за столиком в центре стола. – Отсюда ты сможешь продолжить свои исследования, – он сделал паузу, как хороший актер, помогая ей сесть за стол, – если захочешь.

– Тогда объясни.

– Психологи утверждают, что в гневе человек проявляет свое истинное лицо, не в силах скрывать эмоции, – он предложил Маше сигарету и закурил сам. – Ты выглядела очень искренне, мне понравилось.

– Я что, подопытный кролик? – не выдержала она.

– Прости, пожалуйста, – их взгляды встретились. – Ты женщина, которая мне очень нравится, но я боюсь ошибиться.

– Спасибо за откровенность, – Маша нервно затянулась ароматным дымом.