Ушедший мир

Джо наблюдал, как светофор на следующем перекрестке переключается с красного на зеленый. Ни одна машина перед ними не сдвинулась с места, и, пока они ждали, светофор снова переключился на желтый и снова на красный. Чтобы отвлечься, Джо включил радио, ожидая услышать сводки с полей, которые передавали постоянно, как будто других новостей не осталось, как будто людям больше не нужно знать прогноз погоды и биржевые котировки. Однако услышал неприятно удивившее его сдержанное сообщение о массовых ночных арестах наркоторговцев на окраинах Айбора.

– В негритянском квартале южнее Одиннадцатой авеню, – вещал репортер, тоном давая понять, что говорит о районе, куда забредают только совершенно бесстрашные личности или полные идиоты, – полиция, по предварительным подсчетам, конфисковала четырнадцать фунтов наркотических веществ. Завязалась перестрелка с гангстерами, среди которых все были итальянцами и неграми. Капитан Эдисон Миллер из полицейского отделения Тампы заявил, что его подчиненные изучают личности арестованных итальянцев, чтобы установить, не являются ли они саботажниками, присланными самим Муссолини. Четверо подозреваемых были убиты в ходе перестрелки, еще один, Уолтер Граймс, сам застрелился во время ареста. Капитан Миллер также заявил, что полиция, прежде чем провести вчерашний рейд, несколько месяцев следила за складом наркотиков…

Джо выключил радио, чтобы не слушать больше эту ложь. Уолли Граймс такой же самоубийца, как он сам, все будто бы саботажники Муссолини родились здесь, и «склада наркотиков» никакого не было. Была нарколаборатория, которая открылась только в прошлую пятницу, так что следить за ней не то что месяцы, а даже неделю никто не мог.

Но хуже всей лжи были значительные людские потери, включая отличного варщика и нескольких великолепных уличных солдат, и это в те времена, когда так трудно найти храбрых и здоровых мужчин.

– А я черномазый? – спросил Томас.

Джо от неожиданности дернул головой.

– Что?

Томас указал подбородком на радиоприемник:

– Я черномазый?

– Кто тебя так назвал?

– Марта Комсток. Некоторые ребята обзывали меня итальяшкой, но Марта сказала: «Нет, он черномазый».

– Это такая маленькая уродина с тремя подбородками, которая болтает без умолку?

На лице Томаса на мгновенье промелькнула улыбка.

– Да, это она.

– И она так тебя обозвала?

– Мне на это наплевать.

– Я знаю, что тебе не наплевать. Вопрос, до какой степени.

– В смысле, до какой степени я черномазый?

– Послушай, – сказал Джо, – разве я когда-нибудь произносил это слово?

– Нет.

– И знаешь почему?

– Не знаю.

– Потому что лично у меня с этим нет никаких проблем, а вот твоя мама ненавидела это слово.

– Ну хорошо, в таком случае насколько я цветной?

Джо пожал плечами:

– Я знаю, что некоторые ее предки были рабами. Значит, она ведет свою родословную из Африки, потом к негритянской крови добавилась испанская, может, один-два белых на лесозаготовках. – Отец Томаса нажал на тормоз, когда машина впереди дернулась, остановившись. Он на мгновенье откинул голову на подголовник сиденья. – Я очень любил как раз то, что в лице твоей матери отражался весь наш мир. Иногда я смотрел на нее и видел испанскую графиню, гуляющую по своим виноградникам. А иногда передо мной представала темнокожая дикарка, несущая воду с реки. Я представлял себе, как твои предки пересекают пустыни и океаны, как ходят по улицам Старого Света в костюмах с пышными рукавами, с мечами в ножнах. – Машина перед ними двинулась, отец Томаса снял ногу с тормоза, включил первую передачу, выпрямился на сиденье. Вздохнул так тихо, что и сам, как показалось Томасу, не услышал своего вздоха. – У твоей матери было изумительно красивое лицо.

– И ты видел в нем все это?

– Не каждый день. В основном я видел просто твою мать. – Он поглядел на сына. – Но после пары стаканчиков трудно утверждать наверняка.

Томас хихикнул, и Джо крепко потрепал его по плечу.

– А кто-нибудь называл маму черномазой?

В глазах его отца появился холодок, стальная серость, способная остудить даже кипящую воду.

– Только не при мне.

– Но ты знал, что люди так думают?

Лицо его отца снова сделалось мягким, благодушным.

– Сынок, не заботься о том, что думают посторонние.

– Папа, – сказал Томас, – а тебя волнует, что думает хоть кто-нибудь?

– Волнует, что думаешь ты, – ответил Джо. – И твоя мама.

– Она умерла.

– Да, но мне хочется думать, что она видит нас. – Отец Томаса опустил стекло и закурил сигарету. Он держал ее в левой руке, высунув руку на улицу. – Меня волнует, что думает твой дядя Дион.

– Хотя он и не твой брат.

– В некотором смысле он мне даже больше брат, чем мои родные братья. – Отец Томаса затянулся сигаретой, а потом снова свесил руку за окно. – Меня волновало, что думает мой отец, хотя для него это было бы новостью. Пожалуй, на этом список окончен. – Он грустно улыбнулся сыну. – Для большинства людей в моем сердце нет места. Я ничего не имею против них, но и для них у меня ничего нет.

– Даже для тех, кто сейчас на войне?

– Я незнаком с этими людьми. – Отец Томаса уставился в окно. – Честно говоря, мне плевать, выживут они или умрут.