Ушкуйники Дмитрия Донского. Спецназ Древней Руси

Под недовольное ворчание Ахмета дружинник юркнул в полутьму скарбницы. И минуту, и другую ожидал неповоротливого русича разгневанный хранитель.

– У, шайтан! – злобно прошипел он в появившуюся наконец в дверном проеме лукавую рожу Занозы. Саид с русичами, наскоро попрощавшись с почтенным Ахметом, снова зазвеневшим ключами у двери, направили застоявшихся коней прочь с оружейного двора.

Горский, с седла обняв Никиту, успел еще что‑то отай шепнуть старику, покуда муругий жеребец не вынес дружинника вслед за товарищами в уличную толчею. А хранитель огневого зелья так и не успел запереть двери амбара, ибо застали его за тем занятием воины с северной городовой стены, посланные за порохом. В ответ на их почтительную просьбу в одночасье ставший снова гордым Ахмет только царственно повел рукою:

– Ждите здесь!

Неотступно сопровождаемый Никитою, он величественно вплыл в просторное амбарное чрево. Потомив минуту-другую ожидающих его зова пушкарей, Ахмет уже открыл было рот, дабы созвать их в скарбницу, как вдруг взору его открылось такое, что будто сыромятной удавкой перехватило горло. Из горловины ближней к стене корчаги свисал тлеющий обрывок витня из просмоленной пакли. С каждым мигом чадный огонек все выше подбирался к отверстому зеву посудины. Не иначе как при слабом свете того огонька искал здесь Заноза затерянную шапку!

Потрясенный Ахмет обрел наконец дар речи.

– Сюда, воины! – рявкнул он в сторону амбарной двери и грузно шагнул к корчаге. И слова эти и шаг были последним, что успел свершить в многогрешной своей жизни правоверный Ахмет, ибо по самую костяную рукоять вогнал ему Никита под левую лопатку смертельное жало засапожника… Перешагнув через вздрагивающее еще тело, старик оглянулся на дверной проем, куда одна за другой ныряли со двора фигуры воинов. Перехватив погоднее шуйцею витень, Никита коротко перекрестился и на глазах у набегающих с обнаженными клинками татар опустил смоленую паклю горящим концом в разверстую горловину корчаги…

Горский с товарищами, легко смешавшись с толпою комонных булгарцев, были уже невдалеке от распахнутых крепостных ворот, за которые начала выплескиваться головная часть городовой рати, когда страшный, неслыханный доселе грохот сотряс вдруг земную твердь.

Над оружейным двором вымахнул к сияющему небу огромный косматый столб огня, дыма, кирпичей и бревен. Миг-другой висел он в воздухе, а потом с гулом и треском низвергнулся вниз – на ошеломленное взрывом булгарское воинство. Невообразимое створилось в один миг на улице, ведущей к южным воротам детинца. Неистовое ржанье взбесившихся, встающих на дыбы лошадей смешалось с пронзительными криками раненых и стонами умирающих – тех, кого пометила слепая судьба бревном, камнем али железом. Тех же, кто сумел удержаться в седлах, обезумевшие кони и дико ревущие, в ошметьях пены, верблюды ринули прочь от гибельного места.

Слившись в один громадный, плотно сбитый ком, увеча своею тяжкой теснотою ноги всадников и конские бока, толпа людей и животных накатилась на ворота и столкнулась здесь с теми, кто первым вышел из крепости, а теперь вспятил назад. Недолгим было это противостояние – опрокидывая и топча встречных, с многоголосым ревом и воем выметнулось из детинца растрепанное воинство. Да никто в нем и не думал уже ратиться с русичами, молча взирающими на нежданное действо. Какая уж тут рать – удержать бы коня, дабы не унес всадника прямехонько в полон! А кого‑то и предали-таки скакуны – вымчали, хрипя, прямо к русской рати.

Не один десяток обеспамятевших татар успели перевязать московские дружинники в нежданной замятне. А вон и еще четверо, тож, видно, не в силах остановиться, выскочили к русскому воинству. И уж летят к ним навстречу, лихо раскручивая арканы, удалые всадники.

Когда передний из них совсем уж было наметился накинуть петлю на одного из татар, тот, не заслоняясь и не увертываясь, гаркнул вдруг во всю мочь:

– Я не мышка и не птица! Не лови меня, куница!

Дружинник в растерянности осадил коня. Если б кто смотрел за ним из крепости, то узрел бы, как съехались они с татарином, да и обнялись крест-накрест – по‑русски. А токмо кому и глядеть‑то за тем братским объятием, о том ли думать-гадать булгарцам! Шутка ли – без осады да без приступа потерять в одночасье без малого триста воинов!

А у русичей и побитых‑то нету!

Что до Никиты – то никто, видно, и никогда не уведает про безмолвную, великую его жертву. Как не уведает никто и про иные многие и многие святые жертвы во имя языка русского, во славу Отечества нашего. А сколь их было, тех тихих мученических подвигов, и сколь еще будет? Но покуда есть в народе непоказная великодушная эта жертвенность – быть живу корню русскому во веки веков!

Узрит ли с горних высей душа твоя, рязанский пахарь Никита, как низко будут кланяться пред Дмитрием Боброком и Дмитрием Суздальским булгарские послы, как молить будут принять богатый откуп? А может, услышишь ты из райских чертогов звучное эхо нынешней бескровной победы, что досягнет до самых дальних земель и народов?