Ушли клоуны, пришли слезы…

Гюнтеру тогда было пять. Я рассказываю все с его слов. Он рассказал мне свою жизнь через много лет после войны. Моя мать не могла не знать, что ее муж стал жертвой одной из бесконечных чисток партии. Но ненависти к убийцам она не испытывала. Боюсь, она сочла даже справедливым, что ее мужа убили, — он наверняка чем-то навредил партии. А партия — всегда права! Кто этого не знает? Она письменно отреклась от него и попросила отправить ее в Германию для подпольной работы.

— Да, — сказал Вестен, — еще не то бывало…

— Еще не то бывало, вы правы, господин министр, — сказал Гесс. — Вы ведь знали таких людей, правда?

— И даже многих, — сказал Вестен. — Большинство из них были замечательными людьми. Они верили в коммунизм столь же свято, как добрые католики в Бога-Отца, Бога-Сына и Бога-Святаго духа. Коммунизм стал для них религией. Ради него они были готовы пожертвовать жизнью — как первые христиане.

Идеологи и идеологии, подумала Норма. Вечные истории. Стоит вложить в руки людей самую лучшую идеологию, как она сразу же превращается в нечто отталкивающее, страшное, убийственное.

— Наша с Гюнтером мать, — говорил Гесс, — была словно предназначена для таких задач. Через Финляндию под чужим именем ее перебросили в Германию. Эта достойная всяческого уважения несчастная женщина выполняла рискованные, опасные для жизни поручения партии и никогда не расставалась с сыном… Какую бы политику Москва ни проводила — наша мать ее одобряла. Всегда.

Пока в тридцать девятом Молотов не подписал с Риббентропом пакт о ненападении и о разделе Польши. Нацисты и Советы заключили пакт! Это в голове моей матери не укладывалось. В те дни она находилась в Голландии с особым поручением. Сколько тягот, сколько смертельных ловушек позади! Но когда она услышала о чудовищном пакте, ее мир рухнул. Это было выше ее понимания. Она решила умереть и раскусила капсулу с ядом — жизнь потеряла для нее всякий смысл.

— Она, значит, умерла в Голландии? — спросил Барски.

— Нет, — ответил Гесс. — Яд оказался недостаточно сильным. Ее нашли соседи. Врачи боролись за ее жизнь день и ночь. И спасли. Товарищи по партии долго беседовали с ней, убеждали. А когда она выздоровела, вера ее вновь окрепла. Как она могла усомниться в мудрости партии! Это непростительно! Партия знает, что делает. Партия знала, почему необходимо подписать пакт с нацистами. Советский Союз хотел защитить себя, потому что в тот момент не был готов к нападению Гитлера. Как мудро поступила партия, правда? — Гесс умолк. В его черном кабинете долго стояла тишина. — И мать продолжала бороться и требовала все более рискованных поручений. Ей хотелось загладить вину. Что ж, ей давали такие поручения, одно опаснее другого. И она дожила до победы над нацистами. Ее безоговорочная вера в конечную победу коммунизма, этого величайшего в истории учения, — только она придавала ей мужества, делала бесстрашной… Под конец войны они с Гюнтером жили в Берлине. Ему к тому времени исполнилось четырнадцать лет. Мать прятала его в подвале полуразрушенного дома. В этом подвале находилась и она сама, когда однажды там появились солдаты Красной Армии. И они… они… — Гессу было трудно продолжать. — Однажды днем… это мне Гюнтер рассказывал впоследствии… Однажды днем он услышал леденящий душу крик матери… Он выбрался из своего убежища, перебрался в подвал… и тут… он увидел нашу мать… голую… всю в крови… и с полдюжины пьяных солдат… они… изнасиловали нашу мать… они били ее… как страшно они ее били… И Гюнтер видел все это… спрятавшись за кучей кирпича, он сидел, не способный ни пошевелиться, ни крикнуть… он видел нашу мать, голую и всю в крови… и солдат, которые набрасывались на нее…

Гесс умолк, не в силах продолжать. И снова стало тихо в его кабинете, и только из соседнего зала доносились звуки траурного марша.

39

Через несколько минут Гесс обрел способность вновь продолжить:

— На сей раз матери не суждено было выздороветь. Она никогда больше не поправилась — навсегда потеряла рассудок. После больницы ее перевели в психиатрическую лечебницу. Можете себе представить, в каких условиях ей пришлось жить там в послевоенные годы. А Гюнтер оказался в детском приюте. Первое свидание с матерью ему разрешили в сорок восьмом году. Она его не узнала. Вызвала сестру и стала кричать, чтобы его поскорее убрали с ее глаз долой. Несколько недель спустя она умерла от разрыва сердца. Когда ее хоронили, у могилы стояли только Гюнтер и его опекун. Священника не было, сказал мне Гюнтер позднее. И еще он мне сказал, что с тех пор он жил одной лишь мыслью, которая жгла его сердце и стучала в мозгу, как молот по наковальне: ты должен отомстить за свою мать! Отомсти за свою мать! Обязательно отомсти! Будь они прокляты, русские. Будь они прокляты во веки веков!