Ушли клоуны, пришли слезы…

— Еще как может. Вру я, что ли? — Петра всхлипывала все чаще. — Я так и рухнула на мостовую — чулки порвала, все ноги в ссадинах, и что ты думаешь, мой хоть что-то сделал? Ни-че-го! Ни-че-го!

— Невероятно.

— Даже не помог мне встать! Стоит улыбается и говорит: «Боже мой, почему вы злитесь?» Пьяный бьет его кулаком в живот, Том падает ничком на машину, лежит себе и улыбается: «Не надо! Ну прошу вас!» Клянусь тебе, провалиться мне на этом месте, если вру! «Не надо! Прошу вас!» Это его слова. Тот поворачивает его к себе и снова бьет под дых. А Том стонет: «Вы делаете мне больно…»

— С ума сойти!

— Ты прав; можно сойти с ума! От шума проснулись жители соседних домов, в окнах зажегся свет, люди выбежали на улицу, стали их разнимать, поднялся крик. И тут этот пьяный преспокойно направляется к своему «мерседесу» — ему, конечно, тоже досталось, но совсем не так, как нашему «феррари», — садится за руль и уезжает. По дороге он чуть не сбил нескольких прохожих, потом свернул за угол — только его и видели! Со мной случился нервный припадок. Люди старались меня успокоить, кто-то вызвал полицию, и пока та не появилась, мой так и стоял, улыбаясь и не произнося ни слова.

— Мрак.

— Вот именно мрак!

— Том тоже выпил?

— Нет, почти ничего. Он же из непьющих.

— И что полиция?

— Полицейские вели себя вежливо. Нам они поверили с первого слова. Но ведь мы и не думали их обманывать! Слушай, теперь самое интересное! Один из полицейских спрашивает моего: «Какой номер?» «Что за номер?» — переспрашивает Том со своей дурацкой улыбочкой. «Ну, номер его машины! Неужели вы его не запомнили?» А мой ему: «Весьма сожалею, не запомнил. А разве нужно было?»

Петра разрыдалась. Дав ей успокоиться, Барски некоторое время спустя спросил:

— А ты, ты запомнила? Ведь ты, как я понимаю, не запомнила? Почему?

— Да, почему?.. Странно… — Помолчав немного, она продолжила: — «Феррари» наш — всмятку. Вызвали специальную машину, чтобы оттащить его. Уйма денег псу под хвост!.. Полицейские отвезли нас домой. Любезно с их стороны, правда? Но скажи, он правда вам ничего не рассказал? Ни слова? Ни словечка?

— Может, он пока еще в шоке, — вяло проговорил Барски. — Постарайся успокоиться, Петра! К счастью, самого худшего не произошло. Пес с ними, с деньгами, руки-ноги целы, все живы-здоровы — и слава Богу! Это самое главное. А Том наверняка нам все расскажет…

Но доктор Томас Штайнбах ничего не рассказал.

К вечеру Барски не выдержал и сам пошел в лабораторию Тома. Тот сидел, согнувшись над микроскопом. На нем был халат и закрывающая нос и рот повязка. Барски, тоже в «полумаске», положил руку на плечо друга.

— Послушай, — очень громко сказал он через плотную повязку. — Что это за невероятная история, которую мне рассказала Петра? Почему ты вел себя как последний болван?

— Я вел себя как последний болван? — Том поднял на него глаза и мягко улыбнулся. — Когда?

— Да сегодня ночью, дружок!

— А что такого особенного случилось сегодня ночью? А-а, ты насчет этого несчастного случая?

— Да! — заорал Барски. — Вы оба чуть не погибли!

— Статистика утверждает, что в восемьдесят пятом году в Германии каждый день дорожные происшествия уносили двадцать три жизни, — ответил Том улыбаясь.

17

— С этого и началось, — рассказывал Барски. — Поведение Тома нас всех, конечно, тревожило. Происходили и другие труднообъяснимые вещи, пусть и не столь вопиющие, как ночное приключение. Дважды в неделю мы проводим большие совещания. Обмениваемся мнениями, спорим — это уж как водится! Каждый отстаивает свою теорию, и, хотя команда у нас на редкость дружная, иногда доходит до крика и оскорблений. Том и тут сильно изменился. Он, боец, можно сказать, непримиримый, вдруг потерял к спорам и дискуссиям всякий интерес. Сидел, покуривая трубку, и улыбался, а когда интересовались его мнением, поддерживал обычно мнение коллеги, выступавшего последним. Почти слово в слово. Я всякий раз невольно задавал себе вопрос: не началось ли это со случая в баре, когда он как бы «присвоил» себе мнение о Моцарте совершенно незнакомого ему человека? Стоит добавить, что Том делался все более безразличным, апатичным — хотя, опять же, не до таких поражающих воображение пределов, как тогда ночью. Иногда он с трудом подыскивал нужные слова, а настроение его почти постоянно было безмятежно-светлым, как у ребенка.

— А в остальном? — спросила Норма. — Я о его многочисленных увлечениях и интересах. Как с его отношением к литературе, театру?

— Мы перемен не замечали. Ни в отношении к спорту, ни к искусству, ни к сексу. Мы спрашивали Петру. Все нормально. Хотя…

— Хотя?..