– Если в этом будущем мы с тобой останемся вдвоем, мне больше ничего не надо.
Сара посерьезнела:
– Но, дорогой, разве такое возможно? Я замужем за сэром Чарльзом Банбери и в конце концов должна поступить как и подобает жене.
– Тебе известно, что существует развод.
– Да, но как же трудно достигнуть его! – Внезапно Сару осенила идея. – Полагаю, мы всегда можем бежать, – произнесла она, тут же вспомнив Лозана и пожалев о своих словах.
Однако, в отличие от француза, лицо Уильяма прояснилось.
– Что за чудесный смелый план! Двое любовников против всего мира, супруги перед глазами Бога, но грешники для остальных!
– Значит, ты готов пожертвовать всем ради меня?
– Охотно, – ответил Уильям, придавая своему мрачному лицу решительное выражение. – Назови место и время, и я буду готов служить тебе.
Это Сара хотела услышать больше всего. Их последующее соитие стало невероятно страстным, ее тело уподобилось скрипке, подчиняющейся его смычку, а он был смел и решителен, как настоящий виртуоз. Глядя на его лоб, покрывшийся росинками пота, на прямые, взлохмаченные от беспорядочных движений волосы, Сара уверяла себя, что еще никогда не испытывала такого всепоглощающего чувства, и когда она достигла экстаза, то вслед за ним пришло сожаление – женщина чувствовала, что больше это никогда не повторится. И все же их любовь в этот день была особенно пронзительна и сильна, поэтому воспоминания о ней преследовали Сару весь славный день и половину ночи.
Но даже эти столь смелые слова не могли выразить всю полноту ее чувств. В этом соитии было действительно что-то необычное, и Сара не знала способа описать такие тонкие и едва уловимые ощущения, но, если бы и знала, пожалуй, воздержалась бы от их описания. Записи ее дневника были самыми смелыми и почти опасными свидетельствами против самой Сары. Беспокоясь о том, как бы эти свидетельства не были обнаружены, Сара положила дневник в запирающийся ящик, а потом забралась в постель и полностью отдалась грезам о своем возлюбленном.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Как всегда, Эйвбери был тихой гаванью, целебным местом, и Сидония откровенно порадовалась перерыву в своем расписании и возможности провести несколько дней с родителями. Она не была дома с Рождества, созванивалась с родителями только после концерта в зале Перселла, и теперь ее радость при возвращении в чудесный старый дом чувствовалась еще острее. Открыв дверь собственным ключом, Сидония громко крикнула:
– Привет! А где все?
Как всегда, она немедленно погрузилась в круг интересов своих родителей. Джордж Брукс, ныне пребывающий в отставке, подолгу пропадал в консультационном бюро, а Джейн много рисовала, хотя и без значительных успехов, как отметила Сидония. У нее создавалось ощущение, что родители живут в ином мире, почти другом времени, которого не коснулись перемены и падение нравов, несмотря на то что их любимый дом и сад находился в стране, кишащей наркоманами, преступниками и претерпевающей период всеобщего ожесточения. Но Сидония не задумывалась над этим, просто радуясь возможности побыть с ними вдали от жестких требований своей профессиональной жизни.
– В Мальборо намечается аукцион, который может заинтересовать тебя, – заметила Джейн в первый их совместный вечер.
– В самом деле? И что же?
– В каталоге среди выставленных на продажу вещей указаны документы из Холленд-Хауса, Кенсингтон. Их продает частный коллекционер.
Сидония моментально оживилась:
– Интересно, какие именно? Мы сможем поехать на аукцион?
– Я надеялась, что ты спросишь об этом. Там будет одно зеркало, от которого бы я не отказалась.
– Отлично!
Мальборо в пятницу утром был наводнен покупателями и туристами, и помещение, где проходил аукцион, было переполнено как жаждущими добычи коллекционерами, так и обычным народом, который приходит на распродажи, только чтобы поглазеть и послушать торги. Бумаги из Холленд-Хауса были выставлены как лот 216. Заинтригованная Сидония подошла осмотреть их.