Услады Божьей ради

Позже, вспоминая об этих весенних днях, Пьер говорил, что ни о чем не жалеет. В семью ворвался дух приключения. Замок Витгенштейнов возвышался среди прусских песчаных равнин, неподалеку от Мазурского поозерья, между небольшой сосновой рощицей и застывшими под хмурым небом озерами. К счастью, благодаря своей родне, родом частично из Баварии, а частично из Польши, семья Витгенштейнов была наполовину католической, а наполовину протестантской. Тем не менее они были от нас все же очень далеки. Слушая рассказы Пьера о поездках по мрачным равнинам Восточной Европы, мы понимали, насколько все-таки большое влияние оказала на нас Республика. Мы еще думали о короле, о Вандее, о папских зуавах, о псовой охоте и о лошадях, но мы уже стали французами. Благодаря тете Габриэль и ее русским и испанским художникам, благодаря настоятелю Мушу, благодаря г-ну Жан-Кристофу Конту, благодаря «Тур де Франс», благодаря знаменитым «марнским такси», реквизированным французским командованием, чтобы быстро доставить солдат на фронт, благодаря воскресным ужинам в нас проникли веяния времени. Семья ощутила вкус счастья и дружбы, у нее возникло желание понимать. Нам ближе были чемпион Франции по велосипедному спорту Антонен Мань и г-н Машавуан, чем семья Круппов и Витгенштейнов. Мы еще казались себе слегка обедневшими знатными господами, несколько полинявшими феодалами, персонажами из произведений Жозефа де Местра или Барбе д’Оревильи, а были мы уже мещанами из пьес Анри Бека или Кюреля, Лабиша или Поля Бурже. Холодная, внушающая смутные опасения, непроницаемая и жесткая, Урсула фон Витгенштейн-цу-Витгенштейн со своими германскими легендами и поломанной юностью появилась как раз вовремя, чтобы придать нашему самодовольному упадку чуточку побольше приличия.

В этой паре, Пьер и Урсула, было что-то феерическое. Они казались летящими где-то высоко-высоко над нашим повседневным существованием. Они уже не были повернуты лицом в прошлое, как дедушка. Не были они, в отличие от тетушки Габриэль, падки и на будущее, не походили на людей, боящихся упустить его, словно какой-то поезд или такси. Они как бы прогуливались по своему собственному миру, где все было подчинено их власти. Семейство Урсулы долгое время жило в пышной роскоши, которую нам было даже трудно себе представить. Рассказывали, что один из ее двоюродных прадедов, князь Леопольд, приятель известного денди Браммелла и князя Меттерниха, носил перчатки, скроенные только для него по заказу, палец за пальцем, из редчайшей кожи, и что когда он являлся на бал или званый ужин, то пять или шесть лакеев стояли на его пути в анфиладе комнат специально для того, чтобы один за другим, быстрыми касаниями подсыпать пудры на его старомодную прическу. У Витгенштейнов были свои мании. Это нам очень подходило. Эдмон Абу писал о них, кажется, в романе «Толпа» или, может, в «Короле гор», писал не без сарказма, что у Витгенштейнов в конце жизни часто наблюдалось воспаление головного мозга, если, конечно, болезни было к чему прицепиться. У одного из дядюшек Урсулы во время поездки в Венецию умерла жена. И он решил отвезти труп в Германию, чтобы похоронить ее там в семейном склепе. В автомобиле сам он расположился на переднем сиденье, а ее устроил сзади. По пути останавливался во всех знакомых замках. А таковых было у него много. И когда хозяева жилища, где он собирался провести час или остаться ночевать, спрашивали, где же княгиня, он спокойно отвечал, что она находится внизу, в машине, стоящей во дворе. Тут же раздавался крик: «Но что она там делает? Пусть же она поднимется, пусть поднимется сюда! Мы хотим ее видеть!» «Она не может, — отвечал путник, поднося к губам сигару или чашку чая, — она не может. Она мертва».

При всех своих несчастьях и своих неповторимых повадках Витгенштейны, как вы уже поняли, очень отличались от нас. Велосипедные гонки их явно не интересовали. Наше увлечение «Тур де Франс» повергало их в сильное изумление. Они все еще сражались на дуэлях на саблях, охотились на тигра и убивали социалистов. Мы же с нашей психологией напуганных лавочников ограничивались тем, что закрывали перед носом последних дверь. Витгенштейны были высокомерны, прямолинейны до резкости, неотразимы в своей непреклонности и элегантности, иногда чрезвычайно остроумны, а иногда очень глупы. Урсула привнесла в Плесси-ле-Водрёй нечто новое: некую мечтательную резкость, воздвигла некую стенку, за которой словно колыхались привидения. Ее молчаливое присутствие нам не очень мешало. Помалкивать — всегда прилично. А она много молчала.

Пьер был одним из тех редких людей, кто умел пересекать засушливые и ледовые пространства, отделявшие ее от нашего повседневного мира. Думаю, что за это она его и полюбила. Она его любила, и он ее любил. Вечером в день свадьбы в Плесси-ле-Водрёе, когда трубы, к великому удовольствию и удивлению парижан, наполнили звуками своды старой часовни, Пьер вместе с невестой сел в машину, и они уехали в неизвестном для всех и прежде всего для Урсулы направлении. Вот что придумал Пьер.