Услады Божьей ради

Мой дед никогда не говорил ни со мной, ни с кем-либо еще о событиях, происходивших в семье его внука. Не знаю, все ли он понял из того, что случилось. Я не очень уверен. Однако он чувствовал, что порядок там оказался нарушенным. И это отравило ему последние годы его жизни. Хочется здесь повторить, что и в прошлом, и потом наша семья давала и другие примеры пренебрежения к нормам поведения, примеры порока, вольнодумства и извращений. Разврат, пьянство, гомосексуализм, кровосмешение, разнузданность во всех ее формах не прошли мимо нас. Вы уже видели и еще увидите, что смелости нам было не занимать. Почитайте у Брантома, у Сен-Симона, у Ретифа де ла Бретонн описание скандальных историй, связанных с нашей семьей. Там вы найдете стишки о рыцарях-педерастах, о папашах, спящих со своими дочками, о графинях, застигнутых в объятиях своих кучеров, духовников или камеристок. Новым в приключениях Пьера, Урсулы и Миретты было то, что свобода нравов каким-то загадочным образом стала опустошительной, разрушительной. Когда-то разврат был полон радости, веселья. Он был проявлением и выражением жизненной силы. А тут он постепенно переходил на сторону отчаяния и смерти. Может быть, оттого, что мы вышли из эпохи смешения викторианского пуританизма с буржуазным, о чем я уже говорил, с некоторых пор в нашем беспутстве появилось что-то растерянное и сумеречное. За бурным весельем нетрудно было заметить страстное желание куда-то убежать или погрузиться в водоворот бездумности. Будто нам непрерывно хотелось что-то забыть. Может, пресловутую гибель Бога, может, войну или разруху, или неодолимое наступление демократии и бурный демографический рост, или же смутное предположение о будущем конце человечества? Мы утратили свое моральное здоровье. И предавались не сладострастию, а разным формам самоуничтожения. Наши безумства пресыщенных людей и запретные наслаждения напоминали самоубийство. Все они были неразрывно связаны с экономической и общественной ситуацией, с политическим и моральным упадком. Мы были раздраженными представителями утомленной цивилизации. Уставшей от самой себя и от нас. Пока мы углублялись в сомнительные исследования всех видов свободы, другие выходили танцевать на улице, катались на тандемах под летним солнцем, раскидывали туристские палатки у воды или в лесной чаще, открывали для себя незатейливые радости наивного сильного мира, от которого мы держались в стороне, считая его прелести устаревшими. А на горизонте уже вырисовывался Народный фронт. И мы из последних сил боролись с правилами, помогавшими нам создавать наше величие, а теперь грозящими нас задушить. Мы смутно догадывались, что вот-вот где-то возникнет новая мораль, с которой нам не удастся совладать. И мы начинали отрицать самих себя. И только мой дед, перегруженный годами, перегруженный бременем прошлого, а пуще того — будущего, стоял незыблемый, один, подобно статуе Командора, как памятник прошлой морали.