Условия человеческого существования

— Все это интеллигентские шпильки! Ты не способен встать на позицию народа, поэтому городские власти и недовольны.

— Да, он прав, — сказал пожилой мужчина, сидевший поодаль, — твоим передовицам недостает политической остроты.

— Вы забываете, для кого мы пишем, — покачал головой Ното. — Нельзя не считаться с психологией японцев.

— Так незаметно и пойдешь на поводу у масс.

— А что предлагаешь ты? Притягивать за уши революционную терминологию? А если концы с концами не сойдутся? — сказал Ното, повернувшись к смуглолицему.

— Как вы любите словечко «массы»! А известно ли вам, чем живут маньчжурские японцы?

— Как тут у вас шумно! — проговорила Митико, подходя к разрезавшей газетную бумагу Ясуко.

— Битый час из пустого в порожнее переливают. Можно подумать, что революции возникают из болтовни.

— Конечно, тебя наши споры не волнуют, — усмехнулся Ното, — ты в этих делах мало смыслишь.

Ясуко состроила презрительную мину, но Ното уже повернулся к ней спиной, продолжая прерванный разговор.

— Маньчжурские японцы — это не рядовые рабочие. Это рабочая аристократия. Они в подавляющем большинстве не только аполитичны, но и реакционны. Еще бы, в двадцать лет они уже покрикивали на китайских рабочих! Попробуй таких убедить в неизбежности революции…

— Минуту внимания, Окидзима! — крикнула Ясуко из своего угла. — Вы забыли, что у нас пустуют три колонки? Чем вы их думаете заполнить?

— Давайте напишем, что победа Народной армии на пороге, и дело с концом. Тогда уж никто не придерется!

— Да что вы! Это место оставлено для обращения. Кто напишет обращение?

Митико улыбнулась.

— А все-таки у вас тут интересно. Мне даже захотелось работать в вашей газете.

— Это было бы здорово! А то мне одной трудно, — воскликнула Ясуко. — Мужчины только и делают, что болтают, а помочь никто не догадается.

Митико заметила, что Ясуко сердится очень добродушно.

— Не стоит, Митико. В гражданской войне пока перевес на стороне гоминдановцев. Не сегодня-завтра они могут сюда пожаловать. Мы-то выйдем из положения, а вот эта сердитая особа останется на улице. И больницу гоминдановцы не тронут, так что лучше вам оставаться там.

— Что это за разговоры? — надулся смуглолицый. — Ты что, уже чемоданы складываешь? Потому-то нам и не верят городские власти.

— Хорохориться будешь, когда гоминдановцы придут! — зло бросил Окидзима. — Интересно, кто трясся от страха, когда в один город ворвались чанкайшисты?

— Я, что ли?

— А то нет!

— Перестаньте! — Ното сделал строгое лицо. — Не забывайте, что мы на совещании. Мне кажется, все же необходимо разъяснить властям положение вещей…

— Хватит спорить! — сказала Ясуко, снимая с плиты чайник. — Лучше принимайтесь за статью, я не собираюсь здесь ночевать.

Митико подошла к подруге:

— Как у вас тут оживленно. Когда Кадзи вернется, возьмите его работать к себе.

— Я с нетерпением жду его, — сказал Ното, — в нашем полку прибудет, и у Окидзимы появится сильный противник.

— А я с Кадзи давно перестал спорить. — Окидзима улыбнулся. — Ему и раньше на зубок было страшно попадаться, а теперь он вообще с клыками вернется.

— Тогда возьмите меня, — лицо Митико порозовело. — Если в город придут гоминдановцы, я уйду вместе с вами. Вы всегда найдете себе дело, а я не отстану от вас. Не беспокойтесь, Окидзима, посмотрите на мои руки — я могу и физическим трудом заниматься.

— Ну а я тем более перелетная птица, — сказала, улыбаясь, Ясуко. — Так что отправимся снова вместе, а то ты, чего доброго, сама с собой только и будешь разговаривать.

— Ну, тебе еще рано думать о будущем. Работать надо, — сказал Ното, — а я тем временем присмотрю тебе шикарного мужа из тех, сибирских…

— Только пусть он поменьше болтает и побольше работает.

— Из сибирских, да… — задумчиво протянул человек, споривший с Окидзимой. — И я бы туда не прочь поехать, если б, конечно, можно было оговорить срок.

— Кстати, о Сибири, — сказал пожилой мужчина. — Та старушка, что торговала пирожками, как-то на днях совершенно всерьез спрашивала, как дойти до Сибири, а сегодня, смотрю, идет, улыбается. Оказывается, сын вернулся…

Ясуко отчаянно замахала руками, но было уже поздно.

— Когда? — воскликнула Митико.

— Говорят, два дня назад. Больной лежит. Но мать без ума от радости!

— Вот вернулся же!

Митико хотела выдавить улыбку, но внезапно расплакалась. Ее лицо побледнело. Она пыталась сдержать слезы, но они безостановочно катились из глаз.

Окидзима положил руку ей на плечо.

— И он вернется…

— Да, да. — Митико шмыгнула носом. — Обязательно вернется…

36

Дойдет ли он до того телеграфного столба?

Он смотрел на каждый столб. Они были вехами на его пути и сейчас вели по дороге, запорошенной снегом.

Кадзи был уже не похож на человека. Он шел, грязный, заросший, оборванный, вконец исхудавший. Лишь в глазах еще поблескивали упрямые искорки. Голодный барьер он уже преодолел, есть не хотелось, хотя он уже не помнил, когда ел в последний раз.

Воровать не осталось сил. Когда он просил подаяние, язык слушался плохо. Но мысли остались, он питался ими…