Условно пригодные

Так что и сейчас я как-то непроизвольно обошел ковер по пути к столу. Август встал в уголке. Он успокоился, после того как ударился, видно было, что он очень устал,- ведь он ничего не ел.

Сундук удалось открыть без всякого труда, как будто он вовсе и не был закрыт. Никогда, никогда им и в голову не могло прийти, что кто-то может решиться на такой поступок. Они много чего предусмотрели, они обезопасили себя почти на все случаи жизни, но только не на этот.

При других обстоятельствах этого бы и не произошло. Открыть эту шкатулку означало предать своих товарищей, это была нечестная игра, об этом напоминали вороны на крышке сундука. Они напоминали о том, что есть некая высшая справедливость, от которой ничто не укроется.

Однако сейчас все это делалось, чтобы защитить Августа.

Свечку я зажигать не стал – светила яркая луна, я хорошо видел буквы на папках, в которых хранились документы. Папки лежали в алфавитном порядке, словно это телефонная книга, но все вместе они занимали гораздо больше места.

– По ночам нет звонка,- заметил Август.

Я и не подумал об этом, пока он не сказал.

– Все так, как она говорит,- сказал он.- Здесь другое время, когда звонок не звенит. Как будто времени вообще нет.

Я показал на луну.

– Время встроено в мир,- сказал я.- Луна всходит и заходит, эта система словно часы.

– Но она не звенит звонком каждый раз, когда пройдет пятьдесят минут,- заметил он.

Его личное дело было толстым, я зажег свечку. Он не приблизился ко мне.

– Это ведь никого не касается,- сказал он,- так ведь?

В начале лежала папка с бумагами о его школах, он учился в обычной школе в Рёдовре, эти бумаги я не стал смотреть. За ними следовали результаты психологических тестов в школе и история болезни от школьного врача. Потом какие-то бумаги из социальной комиссии и две папки из клиники детской психиатрии государственной больницы – они обследовали его в два приема. Ни в одну из этих бумаг я не заглянул. Почти в самом низу лежали документы из школы Биля, несколько писем, сначала я пропустил их. Последними лежали несколько напечатанных на машинке страничек и фотографии. Это были фотографии его родителей.

Если уж на то пошло, я хорошо знал эти фотографии по его многочисленным рисункам, он нарисовал все очень точно, так что я должен был все знать. Выстрел был сделан крупной дробью, ее невозможно было не заметить, это и раньше было понятно, только не так ясно. Они лежали тесно прижавшись друг к другу, на них была выходная одежда, они, наверное, вернулись из гостей, а потом они подошли к нему, а он лежал в своей выдвижной кровати и поджидал их.

– Теперь они не забудут об этом,- сказал он.

Он не взглянул ни на фотографии, ни на меня – он смотрел в окно на луну.

– О чем ты?

– Теперь они знают, что я не буду терпеть все что угодно.

У нас почти не оставалось времени, пришлось говорить без обиняков.

– Они выглядят не очень-то живыми,- сказал я.

– Все в порядке,- сказал он,- это просто им на память.

Напечатанные на машинке бумаги оказались полицейскими протоколами, приложенными к заявлению юриста Управления по делам детей и молодежи, который всегда обязан присутствовать при допросах детей до пятнадцати лет, у меня он тоже был. Времени читать это сейчас не было. Оставались только бумаги из школы Биля.

Это было несколько писем из различных инстанций, я пытался прочитать их, но не получилось. Мы слишком задержались, скоро придут уборщицы, и мне очень мешала рука, к тому же эти письма были написаны слишком тяжелым языком, чтобы можно было прочитать их за короткое время. Появилось такое же чувство, как и при проведении стандартизированных тестов на чтение,- осознание того, насколько ты медлителен. Но главная трудность возникла из-за Августа.

Он стоял рядом со мной и смотрел из окна, замкнувшись в себе,- смотреть его документы было все равно что заглядывать внутрь него.

Однако кое-чего я все-таки не мог не заметить. Два письма были от Баунсбак-Коля, начальника Копенгагенского отдела образования. Это было первое, на что я обратил внимание. Второе было то, ради чего мы пришли. Это была бумага об испытательном сроке Августа. Я прочитал ее несколько раз, чтобы выучить наизусть.

– Ты здесь на неограниченный срок,- сказал я,- ты под надзором.

Я прочитал ему вслух: «…после консультаций с Управлением по делам детей и молодежи, Министерством образования, Датским педагогическим институтом, Копенгагенским отделом образования и Высшей датской педагогической школой управление не возражает против того, чтобы школа приняла Августа Йоона в свой интернат под надзор на неопределенный срок».

– Почему они спрашивали так много людей? – сказал он.- Зачем это?

Я ничего не ответил, не было времени над этим задумываться.

– Твой испытательный срок никогда не закончится,- сказал я,- тебе надо держаться, у нас все получится, мы что-нибудь придумаем.