Условно пригодные

– Ты часто думаешь об Оскаре? – спросила она.

Обычно помнили только твое имя, а иногда даже и его не помнили. Хессен говорила об интернате Химмельбьергхус, и о королевском воспитательном доме, и о том, что судья подтвердил неопределенный срок в воспитательном доме, и о Хумлуме так, как будто мы встречались раньше.

Тогда я чуть было не рассказал ей все. Но все-таки решил подождать.

Разговоры с ней обычно не касались непосредственно того, ради чего мы встречаемся. Говорили о другом и делали разные тесты: Роршах, тесты на реакцию и множество тестов на проверку интеллектуальных способностей.

В комнате не было ничего, кроме стола и нескольких стульев. На столе перед ней никогда ничего не лежало, даже карандаша.

И тем не менее она была всегда подготовлена и помнила годы и месяцы. Лучше, чем ты сам помнил их.

Раз в три месяца мы вместе подводили итоги. Свои собственные впечатления надо было сравнивать с ее наблюдениями и наблюдениями школы, а также со всеми имеющимися о тебе сведениями.

Вот тут-то я и начал понимать ее.

Помогли мне в этом ее вопросы – уж очень они были точными. За все то время, пока я ходил к ней, она допустила только одну неточность, это было, когда она назвала Катарину. В остальном она никогда не допускала ошибок.

Я все размышлял о том, откуда же она могла знать все то, что она знала, и наконец понял, что возможно только одно объяснение. В ее распоряжении, должно быть, были все бумаги – вот в чем было дело. Из всех, кого я знал, она была первым человеком, у которого была почти вся информация.

В «Сухой корке» кое-что знал социальный работник, кое-что знал твой классный руководитель Вилли Эрскоу, пока не разбился, а особенно много бумаг было собрано в канцелярии. Но не было места, в котором хранилось бы все вместе.

У Хессен были все высказывания, все оценки и все замечания со времен «Сухой корки». Кроме этого, у нее было мое личное дело, не только обычное, но и приложение из клиники детской психиатрии государственной больницы, которого я сам никогда не видел. Кроме этого, заключение городского врача и заключение муниципального зубного врача, который смотрел меня в школе Нюборг. Большая часть актов Совета по вопросам охраны детства, перечень всех случаев, когда я опаздывал, моих дежурств, поручений, которые мне давали, с указанием того, насколько хорошо я с ними справлялся.

Со временем выяснилось, что она знает и о всех тех случаях, когда меня вызывали на допросы. Сначала я не мог этого понять – ведь дети до 15 лет не ставились на учет в полиции, таков был закон – так откуда же она все знает? Это было совершенно непостижимо. Позже, когда я пытался узнать об испытательном сроке Августа, мне все стало ясно. Но тогда я ничего не мог понять. Она просто знала это – и все.

Огромное количество сведений. В каком-то смысле она знала больше, чем знал ты сам.

Она первая обнаружила, что у меня трудности с временем.

Это случилось, когда мы вместе подводили итоги после девятого месяца. Она, должно быть, посчитала, сколько раз я опаздывал или не сдавал вовремя работу, и посмотрела запись Флаэ Биля в дневнике о том, что я очень стараюсь, но мне трудно сконцентрировать внимание и распределить свое время. Кроме этого, у нее были результаты тестирования.

Она сказала мне, что есть люди более быстрые от рождения и люди менее быстрые, но нет никакого смысла быть излишне медлительным,- что мы можем с этим поделать? Мы решили, что я попробую взять себя в руки. С тех пор она каждый раз возвращалась к этому вопросу.

Я пришел к ней в конце октября, когда Август уже пробыл в школе три недели, ожидая, что она опять заговорит о том, что мне не хватает точности. Ведь никакого внешнего улучшения не наступило, хотя на самом деле только я один знал, насколько плохо обстоят дела.

Она ни слова не сказала об этом. Она расспрашивала об Августе, сначала только о нем. Трудно ли ему засыпать, сложно ли жить с ним в одной комнате, говорит ли он о своих родителях,- на все эти вопросы я отвечал отрицательно.

Она слушала очень внимательно. Я старался понять, что именно она хочет узнать, но она никак себя не выдала.

Потом она спросила:

– Ты знаешь Катарину из девятого класса?

Этот вопрос был поставлен неправильно. За все время это была ее первая ошибка.

Систему, по которой она задавала свои вопросы, я уже давно разгадал: она начинала с вопросов о болях, связанных с ростом, или о том, как вообще у меня обстоят дела, или о том, не случилось ли у меня чего-нибудь, о чем я хотел бы ей рассказать. Вопросы, ответы на которые были заранее известны и которые задавались, чтобы я хотя бы что-нибудь рассказал, что я всегда и делал, хотя и не очень подробно. Потом следовали вопросы о моем прошлом и о том, что мне снится по ночам.

Когда она упомянула Катарину, все было иначе. Это была ловушка, первая поставленная ею ловушка.

Она не могла не знать, что нас с Катариной застали вместе в библиотеке во время урока. И все-таки она спросила меня о ней. Чтобы проверить, не отвечу ли я отрицательно.

– Мы встречались в библиотеке,- сказал я,- два раза.