Условный разум (СИ)

               3. Астрономия. Почему  Вселенная оказалась именно такой — расширяющейся с ускорением. Как возникли звезды, галактики и планеты, почему именно на Земле возникла разумная жизнь? Что такое пространство, почему возникли и наполнили его многочисленные поля? Что такое время? Что такое темная материя и темная энергия? Как развивалось все это невообразимое сборище таких непохожих материальных объектов. Существуют ли объекты нематериальные?

               Я сделал выбор — посчитал, что астрономия лучше всего подходит для того, чтобы получить внятные ответы на волнующие меня вопросы.

               Как оказалось, я сделал правильный выбор.

Кирсанов, университетский друг

               В университетские годы я интересовался многими вещами. Прежде всего, пытался понять, что такое наука? Очень быстро выяснилось, что многие студенты весьма смутно понимают характер своей будущей работы, поскольку никогда всерьез не задавались таким вопросом, с необъяснимым пренебрежением относясь к любым проявлениям философии. Их интересовали только конкретные исследования. Мне это казалось странным. Как можно чем-то заниматься, если не очень хорошо представляешь смысл своих действий?

               А еще для меня было важно понять, есть ли у научного познания предел. Познаваема ли Вселенная, так сказать, до конца? Существует ли что-нибудь кроме наблюдаемой астрономами Вселенной? Я был обычным студентом, но ни на миг не сомневался, что обязательно попытаюсь найти внятные ответы на эти вопросы. Стоит ли тратить время на учебу, если не можешь четко сформулировать планы на будущее? Я хотел узнать о Вселенной что-то такое, чего до меня никто не знал. Нормальное желание для молодого ученого.

               В университете я встретил студента, с которым мог вести содержательные разговоры о самых запутанных научных вопросах. На самом деле, найти подходящего собеседника не так просто, как кажется. Конечно, мне здорово повезло. Кирсанов умел слушать и понимать. В те годы я был восторженным молодым человеком, которого переполняло огромное количество самых безумных гипотез. Мне было необходимо делиться своими идеями с людьми, которые были бы согласны безропотно их выслушивать, понимать и как-то реагировать: хвалить, восхищаться или критиковать. Я поощрял любую реакцию. Не все мои идеи были удачны, Кирсанов немедленно указывал на явные ошибки, логические недостатки и прочие изъяны моих идей. Иногда казалось, что и ему нравится беседовать со мной, его присутствие наполняло мое сердце радостью.

               Прямолинейная критика Кирсанова устраивала меня больше пустых похвал, поскольку позволяла находить ляпы в моих смелых рассуждениях и исправлять ошибки, добиваясь относительной непротиворечивости теорий, которые после этого начинали казаться даже Кирсанову более или менее перспективными.

               Самым часто употребляемым его замечанием были такие слова:

               — Твои идеи всего лишь пустые, не подтвержденные наблюдениями домыслы, ты не имеешь права так говорить, поскольку нет таких фактов. Старайся не делать не признанных научным сообществом заявлений. Только так ты сможешь стать настоящим ученым.

               — Пока еще не признанных, — отвечал я гордо. — Но то, что я говорю, явно следует из общей физической картины мира. Думаю, что нужные мне доказательства совсем скоро будут установлены. Подождем, мы пока никуда не спешим.

               — Твоей картины мира! — возмущенно говорил Кирсанов.

               — Конечно, моей! А чьей же еще!

               Нельзя не отметить, что в специальных вопросах Кирсанов разбирался очень хорошо, умел подбирать точные слова и замечал мелкие, но важные детали, на которые я, как правило, увлеченный общей идеей, не обращал должного внимания. Кирсанова привлекали конкретные частные задачи, о которых заранее известно, что они имеют полезное применение, рассуждать о фундаментальных проблемах, он не умел и не любил. Более того, почему-то не считал, что имеет на это права, чем каждый раз приводил меня в состояние легкой паники. Кто должен был ему выдать права на научное творчество, я так и не выяснил.

               Лично я не нуждался в специальном разрешении иметь собственное представление об окружающем мире. Достаточно было строгих ограничений, которые на мои идеи накладывал современный уровень научных знаний. Главное — и это меня устраивало — мои гипотезы должны были основываться на результатах наблюдений, позволяющих сделать правдоподобное предположение, которое в свою очередь должно быть проверено в процессе новых наблюдений. Дальше по методике: если самые смелые идеи подтверждаются на практике — они принимаются, если не подтверждаются — безжалостно отбрасываются. Все просто.

               — Я не слишком груб? — время от времени спрашивал Кирсанов. — Обычно творческие люди, вроде тебя, крайне обидчивы.

               — Не бери в голову, — честно отвечал я. — Если твои придирки неверны, я не обращаю на них внимания, если ты прав, я благодарен тебе, поскольку помогаешь исправить неизбежные ошибки. Это же диалектика! Как говорил кот Матроскин: «Совместный труд для моей пользы — объединяет».