Условный рефлекс

Ребёнок от Шарыгина всё бы усложнил ещё больше – и с местоимением «мы», и с Дашкой. Ребёнок бы вынудил Шарыгина принять её, Татьяну, как будто она смошенничала с этой беременностью и подловила его. И то, что он не возражал насчёт аборта, только подтвердило эти её соображения. Татьяна же хотела, чтобы он принял, наконец, её любовь. Такую большую, такую искреннюю – примет, в конце концов, ну не может не принять! А вместе с любовью примет и её саму, и её дочку. Она ждала этого и старалась стать более совершенной, пытаясь худеть и ограничивая себя в еде. Но округлые женственные формы ничего не брало, они просто пропорционально подтягивались. Соглашалась с его: «Ты и я – два независимых самостоятельных человека», хотя и примеряла на себя его фамилию, и «Татьяна Шарыгина» звучало куда как лучше, чем «Татьяна Смирнова». Она ждала, что он надумает уже оформить развод с женой, на которой женился так неожиданно, уехав из Норильска. И с которой прожил всего год, а потом вернулся в Норильск.

Когда он вернулся, Татьяна решила, что – к ней. Пусть Тим пока этого не понял – она-то чувствовала, что к ней! Потому что с его возвращением жизнь опять обрела и краски, и запахи. Потому что она остро ощутила, насколько мёртвыми стали их отношения с мужем, и с возвращением Тима прекратила все попытки их оживить.

А муж к тому времени окончательно пошёл в разнос. Четыре овощных лотка, открытых по городу, стали давать приличный доход его карману и приличный вес его самомнению. Сергей вдруг почувствовал себя владыкой мира, крутым мэном, к кому липнут деньги и женщины… Татьяна от этой его крутизны морщилась – тоже мне, рыночный олигарх. А он перестал ей рассказывать о своих делах.

К ним в дом то и дело звонили женские голоса и с преувеличенной деловитостью просили пригласить Сергея Ивановича. В ответах «Сергея Ивановича», напротив, прорезалась некая покровительственная интимность. И после каждого такого разговора муж обязательно объяснял: «Иришка с «Центрального», или «Люся с «Торгового», или «Ниночка, бухгалтер», – мол, звонили ему по работе, по делу.

Какие такие дела у него были с Люсями и Иришками, Татьяна узнала много позднее, когда муж срочно уехал «в командировку» в Москву и больше в Норильск не вернулся. А к ней в дом начали названивать какие-то люди: «Передайте Сергею, что если он не расплатится за товар до конца месяца, нам придётся принять к вам меры!». Меры приняла она – связалась с отделом по борьбе с экономическими преступлениями, и там, не найдя пока в происходящем состава преступления, её научили, что при случае надо говорить. А на другой день к ней явилась вся зарёванная Ниночка-бухгалтер и стала рассказывать жуткие истории, как она под своё поручительство брала товар на реализацию, а Сергей прокутил деньги с девицами, и теперь на ней долг, и кредиторы вламываются в дом и под угрозой жизни её сынишке требуют расплатиться…

– Вы представляете, он и вас обманывал, и меня обманывал! – рыдала она, призывая Татьяну в союзницы, и той было понятно, что Ниночку связывали с её беглым супругом не только деловые отношения. – Он с Иркой и Люськой пьяный на стоянке у рынка прямо в своём микроавтобусе устроил групповуху! Я знаю, мне ребята знакомые рассказывали, они там работают! И эти дряни у него всю выручку у пьяного вытащили, он как раз в тот вечер деньги за три дня снимал! А теперь с меня эти деньги требуют! Ну скажите, где он!

– Нина, да не знаю я! – у неё просто сердце сжималось, так жаль было эту несчастную дурёху, на свою голову связавшуюся с её непутёвым беглым супругом. – А давайте я вам телефон ОБЭП дам! Позвоните, в вашем случае точно есть преступные действия, там обязательно разберутся с вашими бандитами!

Ниночка в ответ как-то странно дёрнула горлом, перестала плакать и сказала, что обязательно позвонит. Больше она не появлялась, и звонить Татьяне перестали. Наверное, Ниночка просто была «засланным казачком» и разведывала обстановку…

Все те события Татьяна пропускала мимо, мимо. Удрал муж – да и фиг с ним, всё равно жизни уже не было. И сил не было видеть, как вчерашний мальчик-мечтатель, достаточно добрый, щедрый и незлобивый, за которого она вышла замуж, когда оба они ещё были студентами, превращается в азартного делягу, прогибающего мир «под себя». И слов не находилось, чтобы донести до него: так нельзя. Что такого – хищного, непорядочного, недоброго, – она не может любить. Хотя, может, она не слишком старалась донести? Может быть, перестав видеть в муже мальчика-мечтателя, она оправдывала себя, влюбившуюся, втрескавшуюся, или как там ещё можно сказать, в Тима?