Услуги по-соседски

Впрочем, этим, пожалуй, Сева Амурский и цеплял. Было в нем, разумеется, помимо внешности Адониса, некая легкость, игривость и приятная дерзость. Поэтому девчонки ещё в школе за ним штабелями бегали. На четырнадцатое февраля ему столько валентинок присылали, что у других парней запросто мог развиться комплекс неполноценности. Я, само собой, была из тех, кто валентинку не подписывал.

А теперь мы сидим здесь. В моей квартире, после того как мой парень променял меня на другую.

Неожиданно в память вырезается его вопрос, перед тем, как я зашла в подъезд. Стоп, он что…

— Ты знал? — хрипло из себя выдавливаю.

Сева не прикидывается дураком. Понимает, о чем речь. Прячет взгляд и неловко почесывает затылок.

— Не то чтобы знал…

— Не смей врать! — резко обрываю его.

Достаточно на сегодня лжи!

— Догадывался, — вздохнув, честно отвечает.

— И ты такой же. Ничем не лучше, — ощетиниваюсь и отворачиваюсь от него. На глаза снова набегают слёзы, но я их упрямо сдерживаю.

— Слушай, я это понял уже когда увидел тебя возле машины, поэтому удивился. Да пошли его к чертям собачьим, Горошек! — вдруг взрывается Сева. — Зачем тебе придурок, который не может удержать член в штанах!

— Все говорят, что такой не нужен, что я найду другого. Вот только, Амурский, мне уже двадцать шесть, а я так и не встретила «своего» человека! Да и разве на лбу у мужика написано, что он изменщик? Как определить?

Сева тускнеет, сводит тёмные густые брови к переносице и серьезно отрезает:

— Ты права, никак. Но, знаешь, одна неудача не повод закрываться в себе.

Одна может и не повод. А вот череда неудач…

— Хочешь поплакать, Горошек?

— Не хочу, — плаксивым голосом отвечаю и шмыгаю носом.

— Да ладно тебе, — притягивает мою голову к своей груди и проводит нежно по волосам, — поплачь. Легче станет. Нет ничего такого, чего нельзя пережить. Будет и у тебя мужик хороший. Поверь, не все изменяют.

— Хочешь сказать ты не изменяешь? — ворчу в его грудь.

Он вкусно пахнет. И, пожалуй, не будь я так разбита, то оценила бы. Древесные нотки, хвоя. Пахнет, как зима…

Сева не сразу отвечает. Я шмыгаю носом на его груди, слёзы уже не сдерживаю, хоть они уже какие-то усталые.

— А я, Горошек, не даю обещаний.

— Но и не развеиваешь надежды своих любовниц. Иначе они бы к тебе не ходили…

На эти слова Амурский не находит, чем ответить.

Глава 3

Сева

Горошек отключилась прямо на моем плече, едва мы приговорили бутылку вина.

Пристально рассматриваю девушку, и понимаю, что она совсем не изменилась. Да, исхудала, однако все те же светлые шелковистые волосы, те же длинные ресницы и бледные губы бантиком. И, само собой, она так и не выросла. Как была самой маленькой в классе, так и осталась.

Милая и забавная. Горошек всегда была хохотушкой, участвовала во всех школьных мероприятиях и, разумеется, была круглой отличницей. Правильная до скрежета зубов, никому не давала списывать.

Никому. Кроме меня.

Будучи старшеклассником не задумывался над этим, а сейчас понимаю, что вероятно я был ей симпатичен.

Впервые я разглядел ее на дискотеке в выпускном классе, когда Горошек сняла свои чопорные рубашки и надела платье с декольте. У неё, признаться, оно было выдающимся.

Кровь забурлила, гормоны ударили в голову. Мы с пацанами долго ещё обсуждали это декольте. Да и собственно, что нам еще в семнадцать лет было нужно?

В семнадцать у тебя стоит даже на березу. И нет. Это не шутка. Поверьте, сексуальный подтекст мерещится всюду.

Помнится, я тогда, красуясь перед ребятами, сказал, что позову ее на танец. И позвал.

И что вы думаете?

Горошек дала мне отворот поворот. Посмотрела, как на букашку под своими ногами, и фыркнула. Впрочем, наверняка я ей сказал какую-то нелепость вроде: «Горошек, да у тебя есть на что посмотреть. Пошли потанцуем, а?».

Если бы так подкатили к моей дочери, то я бы достал ружье и всадил зарвавшемуся говнюку солью в зад.

Да уж, в семнадцать мои навыки флирта оставляли желать лучшего.

Помнится, меня тогда сильно задел ее отказ, ведь до этого три девчонки позвали меня сами! А тут какая-то Горошек!

Парни надо мной потом долго прикалывались. Ещё бы, я так хвалился своими победами на любовном фронте, а тут полный провал. Разумеется, я как и все преувеличивал. В сотни раз. Рассказывал то, чего и быть не могло. И чего не было до сих пор.

Когда Антоха с параллели, ржа, как конь, глумливо бросил: «Что обломался, Амурский?», то я зло выпалил: «Та ну ее! Стоит стенку подпирает, как будто та без неё упадёт. Вон, Светку лучше позову, а эта пампушка пусть локти кусает!».

Кто ж знал, что нечаянно брошенное прозвище приклеится? Более того, мне самому нравилось ее так дразнить. В эти моменты Горошек становилась похожей на фурию и обычно желала мне смерти.

Почему же столько лет спустя я сижу здесь и выполняю роль ее няньки? Не сказать, что мы когда-то общались или были приятелями. Нас ничего не связывало, но почему-то я чувствовал себя крайне паршиво. Кошки не то что скребли, а нагадили в душе.