Услышь мою тишину (СИ)

Справа темнеет пустая кровать Стаси, на полках блестят ее мелочи. Я дома.

Впервые за долгое время чувствую себя отдохнувшей — комнату озаряет яркое солнце, в золотых лучах сверкают пылинки, я греюсь в тепле одеяла и отличного настроения.

Его причина — утро без дождя. И широкая улыбка бледного мальчишки из сна.

На краю сознания мерцают сполохи чужих, но пронзительно ярких эмоций — доверие, отчаяние, надежда, радость вопреки всему. Что-то нехорошее произошло, что-то неизвестное надвигается. Но не пугает.

Да пошло оно!

Опираюсь на локти, сажусь, смотрю в одну точку, а ликующее сердце стучит в горле.

Я снова была в мире Сороки — в городе серого бетона, трещин в асфальте, устаревших лозунгов, траншей и заборов… А тот худой патлатый мальчишка в красно-черном свитере… это ведь…

Ник!

Догадка пробирает до мурашек.

Мрачный парень из салона, набивавший мне тату, не имеет с ним ничего общего. Кроме удивительных глаз.

Опираясь о мебель и косяки, бреду на кухню, гремлю посудой, зажигаю газ под старинной сковородой, засыпаю в кофеварку остатки молотого кофе. За подгоревшей яичницей, ингредиентами к которой разжилась накануне в магазине на углу, пытаюсь осмыслить сновидение.

Моя любимая крыша, вечер, лето много лет назад…

Необъятный пылающий закат, бледная луна, мысли, мечты и планы будоражат и разгоняют дурную кровь.

Пьяный влюбленный Сорока и его друг Ник — беззаботный и счастливый всем несчастьям назло.

И я знаю, кем он был для Сороки.

Его улыбка обезоруживала, стирала границы, ломала к чертям все барьеры. Этот мальчишка нуждался в защите, но излучал невероятный свет. Он был генератором ненормальных идей, и захолустье, именуемом Озерками, благодаря его неуемной энергии превращалось для нерушимого братства из двух человек в Вудсток, Британию 70-х, Сиэтл 90-х.

Ник придавал смысл непростой жизни Сороки.

А теперь не видит смысла в своей.

Неловкое движение — и тарелка с завтраком летит на обшарпанный пол. Чертыхаюсь, поднимаюсь со стула и смиренно направляюсь за веником.

Отрывки чужих воспоминаний мельтешат, пульс грохочет в ушах.

Где-то там, между явью и снами, оставшийся навечно молодым Сорока ищет покоя и ждет…

И я неизбывно, мучительно и безответно скучаю по нему — по словам и взглядам, по ночным разговорам, по хорошим слезам, по его молчаливому присутствию рядом.

Черно-белая сорока саднит под тонкой тканью пижамы, от вопросов и гипотез трещит голова, но я не нахожу верного направления. В четверг я снова встречусь с Ником, я знаю теперь, что он был другим, но разве он нынешний позволит посторонней девчонке расковырять свои раны?

Выбрасываю осколки и остатки пищи в мешок, ополаскиваю пиалу под шипящей студеной струей, воскрешаю детали ночного видения, но уже не помню чего-то существенного и важного.

Тревога, сплоченность, юность, мечта…

Переживания Сороки удивительно схожи с моими собственными, теми, что раскрашивали будни нашей троицы в прошлом — тогда казалось, что впереди нас ждет долгая счастливая жизнь, но Стасе не суждено было ее прожить.

Благодаря новому другу я приняла утрату и учусь мириться с ней.

А Ник, он…

Телефон вновь жужжит, испытывает на прочность мою выдержку, и я проигрываю.

Нахожу его, нажимаю на экран, и из прилетевшего конвертика выпадает фото — синее небо, резная листва вязов, вереницы парящих на нитках треугольных флажков…

На миг теряю контроль, глупая слеза катится по щеке — мне никогда не забыть этот вид с обвитой плющом парковой скамейки. В обжигающем душном лете на ней мы с Пашей целовались — долго и нежно, так, что болели мышцы и горели губы, а после бесцельно бродили по лабиринтам улиц. Мы не хотели тогда думать, что сказка когда-нибудь закончится.

И не было грязи в наших побегах с пар и страсти в пустых помещениях учебных корпусов — азарт подгонял, чувства резали больнее бритвы. Мы тонули, вязли и умирали друг в друге, и такой живой, как тогда с ним, я не была больше никогда.

Быстро вытираю лицо рукавом пижамы и сворачиваю картинку.

Покидаю залитую солнцем кухню, в потемках щелкаю выключателем, раздеваюсь, с трудом забираюсь в ванну и задвигаю мутную шторку в разводах известковых отложений.

…Мы спонтанно срывались и пропадали, а ничего не подозревающая Стася стояла на крыльце и ждала, ждала, ждала…

Вздыхаю через спазм, до упора выкручиваю кран с синим ободком, и тысячи ледяных игл впиваются в кожу. Переломы ломят, ожоги горят, но я терплю, и тело перестает чувствовать, а в мозгах воцаряется пустота.

Зубы отбивают дробь, я ступаю на скользкий кафель, провожу по забрызганному зеркалу полотенцем и долго разглядываю разноцветные пряди — они слиплись на лбу, обнажив ужасный шрам.

Уродина…

Сжимаю бессильные кулаки.

То, что было, не повторится ни при каких условиях. Мой друг Паша уже никогда не станет мне другом или любимым. И отправлять ему фото заката с холма было большой ошибкой.

* * *