Услышать сердце

Оставшись на кухне один, Саня на некоторое время впал в пьяный ступор. Говорить было не с кем, да и не о чем, все разошлись. Он переключил музыку, устав от однообразия Joy Division, и поставил The Cure, альбом Pornography. Знакомая волна звука и растянутая партия гитары, будто магнитофон чуть потягивал пленку, расслабляла и уводила куда-то в прошлое, когда он впервые услышал этот альбом. Помнится, он тогда с пацанами сидел на какой-то квартире и нюхал бензин. Кажется, это было у Славика… Или нет… Да квартиры же в городе были у всех одинаковые – ковер на стене, телевизор, унитаз с металлическим бачком сверху и цепочкой для слива, крошечные ванные комнаты, тесные кухни… Это у тех, кто в отдельных квартирах жил, не в барачных коммуналках на окраине. А за окном был один и тот же пейзаж, один на всех – либо двор с вечно сидящими у подъезда бабками, либо улица, летом пыльная, зимой белая, по которой даже машины ездили редко.

Тишь да гладь. Почему тогда поставили в магнитофон именно эту кассету? Да просто валялись кучей на столе, стоял двухкассетник – кстати, признак достатка, – вот и воткнули. Кто-то еще, помнится, сказал, что кассета хреновая, пленку тянет, ролики забились. Никто не ответил, всем было до фонаря, все уже ловили глюки.

Вспомнил, как писал дипломную работу. Он видел работы выпускников, и его тогда очень раздражало, что студенты хитрили – специально писали в стиле 70-х, такими, как бы приглушенными цветами. Писали что угодно – батальные сцены, купальщиков, даже какую-то религиозную тематику, исторических персонажей, и все это было так приглушенно-стильно. Он понимал, зачем это делалось: цвета передать сложно. Непросто написать в реалистической манере человеческое тело. Или даже мертвую природу. Еще сложнее – светотень. А эта советская стилистика все сглаживала, нивелировала, да еще добавляла работе эдакого шарма, стиля, концептуальности. Мол, ничего не поделаешь, придется ставить «отлично», ведь перед вами новый Петров-Водкин, Серебрякова, Дейнека… Нужное подчеркнуть!

Он писал букет лилий в лунном свете, стоящий на подоконнике в старом графине. Однокурсники крутили пальцем у виска:

– Ну ты даешь! Да ведь это же адская работа. Грани графина нужно выписывать, а если ошибешься – все по новой, записать не удастся. Со светом этим лунным тоже не понятно как быть. Да и самое главное! Неужели ты не понимаешь, что прежде всего ждут изображения персонажей. То есть людей! А ты натюрморт собрался им показывать. Безумец…

Саня только усмехался и говорил:

– Ничего-ничего… Хотят орясину – я им покрупнее напишу, чтоб даже слепые увидели.

Узнав о его решении, руководитель отказался защищать работу. Он хорошо относился к Сане, но участвовать в явном провале и позориться совсем не хотел. Объяснил Сане все как есть, что, мол, дело табак, попросил еще раз пересмотреть выбор работы. Саня отказался. Он помнил тот разговор с руководителем в коридоре института, у двери кафедры.

Профессор развел руками и сказал, поджимая губы:

– Ну вот что. Учитывая вашу блестящую учебу и способности, могу обещать только одно. Оппонента вам подберу сам. Больше ничем помочь не могу. Глупо, Александр. Глупо! Пфф… натюрморт… На диплом…

Развернулся и ушел, чуть сутуля спину. Саня тогда испытал почти раскаяние за свой выбор – так старик был горько обижен. Но решения не поменял. Знал, что сможет написать хорошо. Знал, что получится. Но еще больше ему не хотелось встраиваться в эту тупую массу студентов-отличников, которые поняли правила игры и, мило улыбаясь, пишут откровенную халтуру, скрывая за концепцией лень или даже неспособность к живописи. Была бы его воля, отчислил бы половину курса без права восстановиться.