В тот вечер, четыре дня назад, после просмотра очередного фильма, когда даже самая искушенная публика ожидаемо стала покидать кинозал и потянулась на танцпол и в бар, при выходе с сеанса его поймал Крутицкий. Одет он был, как всегда, в новое. Поговаривали, что никто ни разу не видел Крутицкого в одной и той же одежде. Саня знал его секрет: Леша вращался много где, в том числе и на Мосфильме, поэтому мог одолжить на вечер хоть костюм мушкетера, хоть робу разнорабочего. В тот день Леша появился в желтой тройке и с тросточкой. Саню каждый раз передергивало от позерства Крутицкого, его дешевых понтов, рассказов про какие-то вернисажи, на которых тот, скорее всего, не был, про жизнь обитателей Рублевки, с которыми он тоже, пожалуй, никак не мог быть знаком. Но как раз в тот вечер все это Сане пришлось выслушать. Причин было две. Первая, и самая весомая: Крутицкий был в хорошем настроении и угощал. Выпить на халяву Саня любил и никогда не упускал случая, даже если компания была самая мерзкая. Вторая, в которой Саня малодушно сам себе не признавался, заключалась в том, что Крутицкий мог дать наводку на какую-нибудь работу. К слову сказать, ту самую свадьбу Сане подбросил именно он, Крутицкий, как бы невзначай обмолвившись, что вот, дескать, какие-то чудаки надумали жениться и хотят украсить зал в вампирском стиле. Да, мол, пошлятина жуткая, но если заинтересуешься… Однако напрямую спрашивать о работе Крутицкого было нельзя. Если кто-то обращался к нему с прямым вопросом: «Есть ли какая работа на примете?», а уж тем более если начинал жаловаться на безденежье или жизненные трудности, Крутицкий напускал на себя скучающий вид и начинал рассуждать о том, что деньги вообще не главное, а работой по идее можно назвать что угодно. Саня вспомнил случай, когда вот так же в «Краю» к Крутицкому обратился один паренек в косухе и со значком анархии на цепочке. Парень спросил, нет ли у Леши какой работы, говорил, что мол, вообще он барабанщик, но сейчас взялся бы за что угодно, так как с финансами швах. Крутицкий долго философствовал о тщете бытия и закончил свои речи такими словами: «И вообще… Как там у вашего кумира… Только на душе шрамы в три ряда от такой простой работы жить. Так что работа есть всегда. У всех и у каждого. Так-то». При этом он небрежно поигрывал значком анархии на шее парнишки. В этот момент Саня отчетливо представлял, как втыкает пидору вилку в глаз и проворачивает ее. Его тошнило от этого надутого ничтожества, от его плоских шуточек, вечной ироничной полуулыбки, скучающего вида, но главное – от того, что все это было фальшиво от начала до конца. И при этом с Крутицким общались. За глаза гадости, конечно, говорили. Но не больше, чем о ком-нибудь другом. Саня не мог понять, отчего так. Размышляя о том, как бы лучше вывести предстоящий разговор на тему работы, Саня с поддельным интересом высушивал рассказ Леши про какую-то Леночку, которая возомнила себя звездой и не приехала на съемки любительского фильма в промзону, что ей бы вообще режиссеру руки целовать за то, что тот на нее внимание обратил, что она не понимает, как работает система, что такое вообще арт-тусовка, и что, находясь на таком уровне, никак нельзя позволять себе капризничать, ведь авангардное сообщество – вещь в себе, на каналы сбыта выходят единицы, да и большинству они даже не нужны, эти самые каналы, вот в чем штука-то, и ни в коем случае не стоит за это кого-то там осуждать, напротив, речь тут скорее идет о своего рода подвижничестве…
Они сидели в баре, пили водку, которую Крутицкий заказывал у бармена не иначе как: «Милейший, повторите нам, будьте любезны». Бармен наливал, и они продолжали беседу, вернее, Крутицкий продолжал монолог, в который Саня изредка вставлял замечания или междометия, чтобы у Леши не сложилось впечатление, будто рассказ его неинтересен. Бар был оформлен под уголок полярников. На бетонных стенах, крашенных серой краской, висели унты, какая-то огромная шапка, на стене была карта Северного полюса с обозначениями мест зимовок. На деревянных полках за спиной бармена среди прочего антиквариата стояли транзисторный приемник, примус, мятый жестяной чайник, а вся стена была оклеена пожелтевшими газетами с заголовками об экспедициях на полюс холода и фотографиями героев-полярников. На потолке висела, покачиваясь, довольно крупная модель аэроплана. Публика вокруг сидела пестрая – художники, музыканты, поэты, артисты, режиссеры и просто знакомые знакомых, пришедшие посмотреть кино или просто выпить в кругу своих – кто у стойки бара, кто на диванчиках с небольшими столиками, – сидели, курили, выпивали, смеялись, благо музыка здесь никогда не играла громко. Эта часть клуба была предназначена для задушевного разговора под рюмочку-другую.
– Дааа, не все еще врубились в суть прогресса, – ответил Саня цитатой, которая в данном случае могла означать вообще что угодно, предоставляя Крутицкому самому решать, какого собеседник мнения по теме беседы.