— А ты мне поможешь? — Она посмотрела ему прямо в глаза.
— Послушай, я все еще не могу взять в толк, что ты уже совсем взрослая и все это мне говоришь серьезно, — признался Сергей.
— По крайней мере ты мне честно скажешь, способна я на что-нибудь или нет.
— Одной я сказал правду и чуть было не нажил врага, — усмехнулся он.
— Я не обижусь, — сказала Наташа.
— Не остановила бы ты меня, я тебя бы не узнал, — сказал Сергей.
— А ты совсем не изменился… — Она улыбнулась. — Если не считать, что теперь фотоаппарат на плече не носишь.
Он с интересом смотрел на нее. Ростом на полголовы ниже его, маленький пухлый рот то и дело трогает мягкая улыбка, нос чуть вздернут, чистый белый лоб, густые темные брови и светло-серые глаза. И эти глаза как-то непонятно смотрят на него: и грусть в них, и какое-то ожидание… Мимо прошел Лобанов. Ничего не сказал, но на длинном лице появилась усмешка. И Сергея вдруг зло взяло: ну чего усмехается? Уж нельзя с девушкой поболтать…
— Что ж ты слезла? — сказал он. — Садись, подвезу до редакции.
Она взглянула на него смеющимися глазами, молча уселась на заднее седло и снова крепко обхватила за пояс. С ревом пронесся он мимо Лобанова. Круто свернул у изгороди и лихо подкатил к самому подъезду. Стоявший у дверей с Козодоевым ответственный секретарь дядя Костя мельком взглянул на них и проворчал:
— Ишь, носится… Жену когда-нибудь уронишь! Наташа рассмеялась и проскользнула мимо них в подъезд. Сергей обратил внимание, что, хотя она и худенькая, ноги у нее стройные, округлые.
— Кажется, жену он уже где-то потерял, — усмехнулся Александр Арсентьевич. — Привез совсем другую.
— Разве? — сделал удивленное лицо Сергей. — А я и не заметил.
Он хотел было пройти мимо, но дядя Костя остановил:
— Когда сдашь фельетон? Ну, про этого взяточника из сельхозинститута?
— А чем он взятки берет? — сострил Козодоев. — Картошкой или капустой?
— Морковкой, — в тон ему ответил Сергей.
Володя Сергеев расхаживал по комнате и, сверкая очками, разглагольствовал:
— Мне очень лестно, что в моем подчинении такой талантливый журналист, но за этот месяц ты не написал ни одной паршивой информашки! Я понимаю, большому кораблю — большое плавание, но почему отдел должен страдать?
— Ты доложи все это редактору, — посоветовал Сергей. — Это он посылает меня в командировки.
— Говорил, — вздохнул Володя. — А что толку?
— Хватит об одном и том же… — сказал Сергей. — Скажи лучше, с чего бы это жена с утра пораньше набрасывается ни с того ни с сего на человека? Все не так да не этак. Стала завтрак готовить — яичницу пережарила, потом чайник опрокинула. И даже на мотоцикл не села: говорит, пусть опоздаю, но с тобой ни за что не поеду… У тебя так бывает?
— Если бы только так, — усмехнулся Володя. — Ты, брат, еще не знаешь, что такое настоящий семейный скандал. Но не расстраивайся. Скоро узнаешь… Послушай, что Байрон написал про нас, несчастных женатиков (Володя любил щегольнуть знанием поэзии):
В дверях появилась Машенька. Губы поджаты, белые ресницы полуопущены на круглые совиные глаза. Сергей по опыту знал, что это плохой признак.
— Что там стряслось? — недовольно спросил он, поднимаясь из — за стола.
— К редактору, — отчеканила Машенька и, не вдаваясь в подробности, вышла из комнаты.
— Ты ничего не слышал, Володя? — спросил Сергей. — У Машеньки такое похоронное лицо…
— Какая-нибудь кляуза… Наверное, пришла с утренней почтой. «Уж не Логвин ли опять?» — подумал Сергей. Бывший управляющий трестом леспромхозов при всяком удобном случае мстил Волкову. Нет-нет и позвонит Голобобову с опровержением какого-либо материала Сергея. В этом году весной Логвина назначили заместителем председателя горсовета. Сергей однажды встретился с ним на совещании работников городского коммунального хозяйства. Невысокий, с вытянутой огурцом лысой головой, Логвин аж позеленел, увидев его.
В коридоре Сергей повстречался с женой. Лицо красное, злое и немного растерянное. Сергей хотел остановиться и поговорить с ней, но Лиля, хмуро взглянув на него, сказал:
— Допрыгался, голубчик? — И прошла мимо, стуча каблуками.
Все это начало не на шутку раздражать Сергея: сговорились все против него, что ли? Никакой вины он за собой не чувствовал, — правда, такая у журналистов жизнь, никогда не знаешь, откуда гром грянет. И хотя настроение было испорчено, проходя мимо стучавшей на машинке Машеньки, он мрачно пошутил:
— Приказ об увольнении печатаешь?
Машенька взглянула на него своими круглыми глазами с редкими ресницами и негромко, чтобы редактор через приоткрытую дверь не услышал, сообщила:
— На тебя бумага из милиции пришла.