Услышать тебя...

Мать задернула занавеску, и немного погодя послы­шалось трескучее шипение: на раскаленную сковородку шлепнулось жидкое тесто.

Сергей обнял жену и поцеловал, рука его скользнула под одеяло. Лиля тихонько засмеялась и показала гла­зами на занавеску. Сергей притворно громко вздохнул и, схватив со стула одежду, стал одеваться. Пока он умы­вался, оделась и Лиля. Из второй комнаты вышел Фео­досии Константинович, отец Сергея. Он уже давно встал и умылся. Приводил в порядок за столом какие-то бу­маги. Феодосии Константинович только вчера приехал домой на несколько дней. Был он очень высокого роста, худощав, со светлой, косо спускающейся на лоб челкой. Выходя из комнаты, пригнулся, чтобы не стукнуться го­ловой о притолоку.

— Эй, сонное царство!— позвал он сыновей. — Бли­ны на столе!

Из комнаты выскочил заспанный, в длинной до пят рубахе Валерка. Зашлепал босыми ногами к столу, взма­хивая девчоночьими темными ресницами, обозрел глад­кую клеенку и даже рукой провел по ней.

— Где блины? — спросил он, задирая вверх кудря­вую золотистую голову с синими глазами. У всех Вол­ковых, кроме Сергея, глаза были синие.

— Только что были на столе и уже нет, — развел ру­ками отец. — Может, Дружок съел?

Валерка мрачно поглядел на отца и проворчал:

— Зазря разбудили человека... Мне такой хороший сои снился.

Повернулся и ушел в другую комнату. И дверь за со­бой закрыл. Ушел досматривать свой сон. Только вряд ли ему удалось бы это: немного погодя встал Генка. Ему к половине девятого в школу. Генка заметно подрос. Уже был ростом с мать. Стрельнув глазами в сторону Лили, подтянул штаны и пошел к умывальнику, негромко про­бурчав: «Доброе утро!»

В кухне, отделенной от комнаты ситцевой занавеской, стало шумно и оживленно. Выбрался из своего угла ме­жду сундуком и столом Дружок. Пес поздоровался с каждым в отдельности: подошел, потерся головой о ногу или руку, улыбнулся. Был он чистый, с гладкой серебристой шерстью и черными торчащими ушами. В Андижане тоже были собаки, но они совсем не похо­дили на Дружка. Вечно путались под ногами, мешали, лаяли. Дружок держался солидно, никому не надоедал. Лаял лишь когда появлялся Сергей. Тут он ничего не мог с собой поделать: приходил в возбуждение, бросался к двери, помогал носом ее открывать, скреб лапами. Вот и сейчас подошел к Сергею и, глядя ему в глаза, поло­жил на колено лапу. Сергей поднялся с кровати и выпу­стил Дружка на улицу.

Завтракали все за общим столом. Блины брали ру­ками с большой фаянсовой тарелки, макали в блюдце с растопленным маслом. У Валерки рот, щеки и нос за­блестели от масла. Блины он любил и ел с большим удо­вольствием. Впрочем, аппетит у всех Волковых был от­личный.

Генка с отцом ушли одновременно, а немного погодя собрался и Сергей. Уходя, сказал:

— В пять пообедаем в «Дятлинке». Я зайду за тобой в читальный зал.

— На обед курица будет, — с обидой сказала мать. — И охота вам шляться по ресторанам? Только деньги попусту переводить.

— Я с удовольствием дома пообедаю, — сказала Лиля.

— Мать, не разбивай нам компанию, — сказал Сер­гей. — Я уже договорился с приятелями...

Чмокнул жену в щеку, схватил со сковородки горя­чий блин, запихал в рот и выскочил за дверь. Из кори­дора в комнату ворвались клубы морозного пара и Дру­жок. Шерсть его заиндевела, усы топорщились, как у моржа, и стали белыми.

Лиля помогла свекрови убрать со стола. Вытирая посуду, сказала, что скоро четыре месяца как беременна. Сережа настаивает, чтобы она рожала. А как с учебой? Ребенок свяжет ее по рукам и ногам. Ведь ей предстоит заканчивать последний курс.

— Рожай,—сказала Татьяна Андреевна. — У меня их шестеро было. И ничего, вот четверых вытянула. А ка­ково мне было с ними в войну? Одной? 

— То война...

— Когда тебе родить-то? Летом? До осени покор­мишь, а потом оставишь нам. Уж как-нибудь справлюсь я со своим первым внуком... Или внучкой.

— Что-то страшно мне...

— Ох, гляжу я, избалованные вы все нынче! Моя матушка-покойница родила одиннадцать детей. Жала мать рожь, а тут начались схватки. Она без всякой по­мощи одна в поле и приняла меня. А вечером сама в ниж­ней юбке и домой принесла. Отец~то мой был путевой обходчик, и жили мы на разъезде. До ближайшей стан­ции шестнадцать километров. О «скорой помощи» тогда и слыхом не слыхали.

— Сережа хочет сына, — сказала Лиля.

— Он такой, чего захочет, всегда добьется. Значит, будет сын. Сережка-то мой первенец и родился в рубаш­ке. Я говорю ему, а он смеется, не верит. Думает, что это просто так говорят. А родился, действительно, в рубаш­ке. Я сама видела.

— Мам, а я в рубашке родился? — спросил Валер­ка. — В той самой, которая вся в дырках?

Женщины рассмеялись. Татьяна Андреевна помогла сыну одеться, крепко завязала под воротником красный шерстяной шарф и выпроводила на улицу.

— Я никогда таких глаз у мальчиков не видела, — сказала Лиля. — Большущие, синие и с длинными рес­ницами.