Акцент на артефактах и реальных благах, а также его критика монетаристских экономических ценностей, недвусмысленно указывают на Фуллера как на сторонника восходящей к физиократам политэкономии, а последний тезис его книги, равно как оценка роли религии в утверждении королевской власти — на протестантский характер его мировосприятия. Но это мировосприятие весьма специфическое. Это, если угодно, протестантская этика, не направленная на делание денег, что иным специалистам наверняка покажется странным. Специфика таких взглядов — в том, что они ни в коей мере не являются воплощением духа дехристианизированного капитализма. Если угодно, его протестантизм во многом социалистический. И в этой связи важное значение приобретает его отношение к технике. В отличие от сегодняшних, продуктивно прогнозирующих, российских специалистов по экономическим кризисам неоконсервативного толка (М.Хазин и Ко), полагающих окончание, с концом капитализма, имманентно присущего ему научно-технического прогресса, тесно связанного с допустимостью ссудного процента, Фуллер считает производственно-технологические трансформации имманентно присущими реалиям социально-природного порядка, в силу чего — напрямую определяющими тип экономического устройства и, более того, являющимися сущностной основной для перехода в качественно новое общественное состояние, в отличие от производственных отношений, неизменно обусловленных производственными затратами, которые, по мере развития технологий, на определенном этапе минимизируются до предела. Так понятая эффективность производства или производительность труда, в рамках более общего, метафизического понятия, носит у Фуллера название «эфемеризации». Поскольку это понятие требует отдельного рассмотрения, нет нужды здесь на нем останавливаться подробно. Стоит лишь отметить, что эфемеризация, как процесс постепенного производства наибольшего с наименьшими затратами, для своего полнейшего воплощения требует, по Фуллеру, лишь уничтожения ориентированной на прибыль корпоративной системы общественных отношений, и предполагает, по его логике, возможность постепенной передачи этих технологий на личностный и семейный уровни не только потребления, но также, на определенном этапе, и производства. Что, в свою очередь, порождает вопрос о формах таким образом производящего общества, развернутую картину которого Фуллер, однако, не дает в данной книге. Будут ли это 3D-принтеры, выращивание какой-нибудь гидропоникой продовольствия (или, возможно, даже артефактов), нанособираемые, биоинтегрированные системы жизнеобеспечения — неизвестно, о них во времена Фуллера речь еще не шла — во всяком случае, напрямую и в прикладном значении. Это осталось за рамками его рассмотрения. Равно как и гипотеза о том, не захотят ли корпорации получить контроль над новым, готовым к такой свободе и к такому производству, миру. Иначе говоря, Фуллер не рассматривает чистую метафизику власти, ибо власть над людьми для него — скорее предмет корявых и диких общественных состояний, нежели сложное и неотъемлемое явление человеческой природы.
Он также, в отличие от нынешних неоконовцев, не рассматривает технику и «Научно-Технический Прогресс» в качестве неизбежного спутника капитализма, которые должны закончиться с концом последнего. Он говорит о технике и технологии в аспекте человекоприродного инструментального единства на основе математических и метафизических принципов, о сохранении и возрождении познавательного достоинства человека через возвращение метафизики в науку.
Книга важна тем, что позволяет увидеть некоторую перспективу решения едва ли не самых фундаментальных проблем современности, и если предлагаемое знаменитым американским изобретателем лекарство кажется кому-то странным на вкус — что ж, во всяком случае, весомость его предложения обусловлена солидным опытом и является конструктивным советом из не так уж далекого прошлого, для нынешних условий, когда целая армия экспертов признается в бессилии очертить ближайшие перспективы мирового развития, не говоря уже о том, чтобы выступить с какими-либо инициативами стратегического характера, как это в свое время сделал Ричард Бакминстер Фуллер.
Предисловие[1]