Усмешка тьмы

Придерживая у колен трепещущие на ветру полы, он уходит, и я затворяю за ним дверь. Его синий «мерс» выезжает с магазинной стоянки – по крыше скользят уродливые блики, и я остаюсь один, если не считать камеру видеонаблюдения, таращащуюся на здешние припасы. Если бы эта работа чего-то по-настоящему стоила, я бы относился к ней получше, но теперь, изучив установленный порядок, я прекрасно понял: все, что мне остается – валять дурака. Быть может, Айви Монсли взаправду стоит засесть за написание книги.

Из подсобки, освещенной лампочкой вдвое меньшей мощности, чем та, которую забрал домой мистер Хан, я приношу коробку пластиковых бутылок и отчетный лист. Как насчет «Продакт-плейсмента»? «Снятые на продажу», конечно, более броское название, но, подозреваю, вопрос о внедрении брендов в фильмы – это не достаточно прибыльная тема. Вспарываю ножом скотч. Может, тогда «Сцены смерти»? В кино их полно, фильмы живут ими, и я могу изучить, как их представление изменилось с самых ранних картин – реконструкций повешения – и то, как с ними работают различные актеры в разных жанрах. Или слишком уж мрачное направление я выбрал, непозитивно-непродаваемое? А что, если осветить тему популярного австралийского кинематографа? Или…

Пока я раздумываю и втискиваю две бутылки в пустующее пространство на полке, белый «вольво» въезжает на переднюю площадку. Я бреду к стойке, чтобы включить нужный насос, но когда лицо водителя показывается над краем распахнувшейся дверцы, замираю и сжимаю руки в кулаки. Тут же хочется брякнуться на пол, дабы не показываться ему на глаза: визита этого человека я страшился уже не один месяц.

3: Предложение

Покончив с бутылками и захлопнув стеклянную дверь холодильника, я расправляю плечи – смысла прятаться все равно уже нет. Водитель натыкается на меня взглядом – и забирается обратно в «вольво». Машина задом отъезжает от насосов, будто пытается покинуть мое поле зрения, удаляется за край бензоколоночного окна… И когда я уже почти уверен в том, что спасен, водитель решительно шагает к дверям из-за угла здания, от парковки.

Водитель этот – Кирк Питчек, мой бывший преподаватель-киновед.

Его румяное лицо кажется еще длиннее, чем у оставшегося в моей памяти образа – как будто косматая шевелюра и черная борода, закрывающая почти всю нижнюю часть лица, растянули его двумя магнитами. Он одет во все черное – водолазку, брюки, кожаную куртку, перчатки. Поняв, что дверь заперта, он прислоняется к стеклу.

– Саймон? – спрашивает он, и я скорее читаю свое имя по губам, чем слышу. – Можно к тебе?

Мистеру Хану, если тот вздумает проверить записи с камер видеонаблюдения, такая моя выходка не придется по душе, и я борюсь с искушением воспользоваться этим предлогом, чтоб не впустить Питчека сюда. Ветер треплет его волосы, и я могу представить, какой холод сейчас гуляет по его незащищенной шее. Проблема в том, что я не смогу не впустить его, каким бы нелепым ни получился наш дальнейший разговор. Я отпираю дверь, и он протягивает мне мягкую холодную ладонь:

– Извини, что отрываю от дел. Мне сказали, что тебя можно сыскать здесь.

Хм, здорово, тогда моя репутация пала еще ниже, чем мне думалось раньше.

– И кто же вам сказал?

– Джо – или Джоуи, не помню точно. – Он ждет, пока я закрою дверь, затем скрещивает руки и смотрит на меня. – Что ты здесь делаешь, Саймон?

– Давайте назовем это так – отдыхаю.

– С точки зрения актерской игры ты сейчас довольно убедителен, не спорю. Но ты хоть понимаешь, куда катишься? – Такой же дотошно, преподавательски настойчивый, как и всегда. Из-за этого его любили далеко не все. Из-за этого я его сейчас ненавижу. – Не знаю, говорил ли я тебе, но ты написал лучшую дипломную работу из всех, какие мне только доводилось оценивать.

– Ну спасибо, – отвечаю я. Плохо закрепленная в лотке бутылка заваливается и катается туда-сюда, будто напоминая мне о том, что неплохо бы и работой заняться. – Большое вам человеческое спасибо.

– До сих пор помню, какое мощное вступление. Я прочитал его некоторым моим коллегам – как раз тот пассаж, где ты говоришь, что старый добрый Полонски[2] – величайший кинорежиссер со времен Орсона Уэллса, и почти все решили, что речь идет о Романе Полански. Не могу вообразить себе более показательный случай утраты репутации.

– Может, именно это – показательная утрата – происходит сейчас со мной.

– Нет твоей вины в том, что твой журнал впутался в тяжбу, – взгляд Питчека падает на глянцевые ряды порнографических журналов на самой верхней полке. – Разве не лучше было бы тебе писать, а не торговать вот этим вот?

– Если у вас на уме есть хоть какой-нибудь редактор, которому можно меня порекомендовать, я был бы вам дьявольски признателен.

– Не уверен, что мне удастся убедить кого-нибудь взять тебя.

Я ставлю еще одну бутылку в холодильный шкаф, но даже повернувшись к нему спиной, не могу скрыть горечи:

– Ну тогда я лучше займусь тем делом, за которое мне хоть что-то платят.

– Могу я отнять у тебя буквально несколько минут?