Усмешки Клио 2

Императрицу жалобы не растрогали, челобитная осталась без ответа. Да привирал Иван Лаврентьевич, говоря откровенно, — война из тех мест ушла за десять лет до того, как он стал владельцем Гатчины и окрестностей, и восстановлением в основном занималась царевна Наталья, злополучная пациентка братьев Блюментростов.

А Лаврентий Лаврентьевич, пока брат его соловьем разливался на тему «все, что нажито непосильным трудом», собрал вещи и переехал в Москву. В «вотчину» своего заклятого врага Бидлоо.

И вскоре после переезда заклятый враг доктора Блюментроста умер. Заболел и умер. Совпадение? Возможно, возможно… Но тогда вот еще одно совпадение, произошедшее немедленно за первым: едва Николая Ламбертовича похоронили, Блюментрост тут же занял обе его должности — возглавил и госпиталь, и госпитальную школу.

Кто лечил заболевшего Бидлоо, теперь уже не выяснить. Ясно лишь, что не Блюментрост, — того бы и близко к постели больного не подпустили. И никаких доказательств причастности нашего героя к смерти давнего врага и конкурента не сыскать… И все же некий фамильный почерк Блюментростов в этом деле явственно прослеживается.

* * *

А теперь обещанный небольшой рассказ о том, как Лаврентий Лаврентьевич Блюментрост руководил всей российской наукой. К делу о повальной смертности среди русских императоров это руководство отношения не имеет, но личность нашего героя характеризует неплохо.

Поначалу Блюментрост и сам признавался, что оказался на своем посту главы Академии наук посту не совсем по заслугам. (Либо заслуги его перед императрицей Екатериной Первой были таковы, что публично о них не объявишь…) Вот что писал новоиспеченный президент Академии знаменитому немецкому ученому-энциклопедисту Христиану фон Вольфу:

«Хотя Академия могла бы иметь более славного и учёного президента, однако, не знаю, нашла ли бы она более усердного, который бы с такой ревностью, как я, хлопотал о её благосостоянии».

То есть корифеем наук Блюментрост себя благоразумно не объявлял: я, дескать, всего лишь научный администратор, но усердный и ревностный. Первое время некоторое усердие и впрямь имело место — например, стараниями Лаврентия Лаврентьевича академики получили в качестве резиденции конфискованный дом П. Шафирова, проворовавшегося барона-выкреста.

Но затем двор вместе с придворным медиком переехал в Москву, Блюментрост лишь наездами бывал в Академии, оставшейся в Санкт-Петербурге, — возложив непосредственное руководство на своего заместителя Шумахера.

Шумахера к светилам той или иной науки тоже причислить нельзя: известен он в основном как библиотекарь Петра Великого. Причем методы пополнения библиотеки практиковал Шумахер специфичные: накладывал руку на книжные собрания попавших в опалу придворных, не гнушался и прямого грабежа в городах, занятых русской армией в ходе Северной войны (например, в оккупированной Митаве удалось Шумахеру очень неплохо поживиться: две с половиной тысячи рукописей и редких книг, — день, как говорится, прошел не зря…). А еще по совместительству подрабатывал Шумахер экскурсоводом в учрежденной Кунсткамере, демонстрировал почетным гостям заспиртованных уродцев и прочие диковинки. Спору нет, кое-какие научные познания для такой работы требуются, но все же не слишком глубокие.

И вот этот-то экскурсовод и библиотекарь-мародер замещал Блюментроста. Руководил де-факто российской наукой, а заодно безбожно разворовывал отпущенные на оную науку средства — тащил все, что плохо лежало. Что хорошо лежало, тащил тоже, по старой своей библиотекарской привычке. Академики от его руководства взвыли, постоянно писали жалобы своему президенту, — но Блюментрост, надо полагать, был в доле, и во всех конфликтах неизменно принимал сторону своего протеже Шумахера.

В результате академики — серьезные ученые, с большим трудом и за большие деньги заманенные в Россию — уезжали, едва заканчивался срок их контрактов. Например, уехал Даниил Бернулли, выдающийся математик и физик-универсал, «отец» гидродинамики как научной дисциплины. И последствия этой потери для российской науки трудно оценить. Но если бы последние полвека своей жизни Бернулли жил и творил не в Базеле, а в Санкт-Петербурге, то… Нет, конечно же, слишком смело будет утверждать: останься в России и он, и Герман, и ряд других ученых, сбежавших от попечений Блюментроста и Шумахера, — и в России никогда бы не вставал на повестку дня несколько унизительный лозунг «Догоним и перегоним Запад!». Но, думаю, наука у нас была бы другая. Да и техника тоже.