Уснут не все

Спустившись по лестнице, выхожу во двор. Он расположен в самой середине четырех квартирных блоков. На него выходят все кухонные окна. Готов поспорить, что жильцы истекают слюнями, когда видят у служебной двери белый фургон. То, что не съедают управляющие резиденты, мы, портье, разносим в белых пластиковых пакетах по их квартирам.

При виде белого грузовика у меня переворачивается желудок. У водительской двери болтают двое поставщиков, ожидая, когда я впущу их в хозяйственную зону. На обоих резиновые маски в форме свиных голов. Предполагалось, что они улыбаются, но если увидишь такие морды во сне, то проснешься от собственного крика.

Еще на поставщиках резиновые сапоги по колено и полосатые штаны, заправленные за голенища. Поверх штанов и белых рабочих халатов оба нацепили длинные черные фартуки, тоже из резины. На руках у них рукавицы из проволочной сетки.

– Господи. Ты только глянь на башку этого урода, – говорит тот, что постарше. Его сын хихикает под своей свиной маской.

Мои крошечные ручонки сжимаются в мраморные молоточки.

– Все нормально? – бросает мне отец. Я знаю, что под маской он смеется над моей большой белой головой и тощим телом. Отец протягивает мне планшет с металлическим зажимом, удерживающим пластмассовую ручку и розовую накладную на груз. Своими кукольными пальчиками беру ручку и вывожу печатными буквами свое имя, затем дату: 10/04/2152. Поставщики молча смотрят на мои руки. Весь мир затихает, когда эти руки берутся за работу, потому что никто не верит, что они на что-то способны.

В товарном чеке фирмы «Гроте и сыновья. Доставка деликатесов», который я подписал, значится: «2 головы скота. Пониженной жирности, первой свежести. 120 кг».

Поставщики лезут в кабину за багажом.

– Пойдем подготовим место. Поможешь нам, – говорит отец. Вблизи его одежда пахнет застарелой кровью.

Из-за сидений в грязной кабине, пахнущей металлом и хлоркой, они извлекают и подают мне два больших серых мешка. Тяжелые, с темными пятнами в нижней части, в верхней проделаны маленькие медные проушины, через которые продевают цепи. От прикосновения к мешкам у меня начинают дрожать ноги. Беру оба под мышку. В другую руку мне суют металлическую коробку. Под замком виднеются маленькие красные циферки. Коробка холодная на ощупь и раскрашена в черные и желтые полоски.

– Поосторожней с ней, – говорит толстый папаша, передавая ее мне. – Это для сердец и печени. Понимаешь, мы ими торгуем. Они стоят дороже, чем ты.

Сын перекидывает через руку моток тяжелых цепей и берет черный полотняный мешок. При ходьбе из мешка доносится глухой стук – это бьются друг о друга деревянные дубинки. Отец несет в одной руке два стальных кейса, в другой – два пластмассовых ведра, вымазанных внутри красноватой грязью.

– Место то же, что и раньше? – спрашивает он.

– Следуйте за мной, – отвечаю я и направляюсь к служебной двери цокольного этажа. Войдя в здание, мы проходим между железных складских клетей, и за нами наблюдает деревянная лошадка с большими голубыми глазами и девичьими ресницами. Минуем белую дверь с табличкой «ПОСТОРОННИМ ВХОД ЗАПРЕЩЕН», и цементный пол под ногами сменяется плиточным. Я веду поставщиков по выложенному белой плиткой коридору к душевой, где они и будут работать. Там всегда пахнет хлоркой, которой пользуются уборщицы-шептуньи. Они спят в кладовой среди бутылей, швабр и тряпок, а пользоваться комнатой для персонала им запрещено. Когда ночной вахтер, белый павиан, застает их там лыбящимися на телевизор, то поднимает рев.

Я отвожу поставщиков в большую душевую, до самого потолка выложенную плиткой и разделенную надвое металлической перекладиной с занавеской. С одной стороны располагаются раковина и унитаз, с другой пол уходит вниз к сливной решетке, над которой висит большая круглая душевая лейка. Здесь же находится привинченная болтами к стене деревянная скамья. Отец бросает на нее кейсы и свою маску. Голова у него круглая и розовая, как ароматизированные дрожжи, которые жильцы едят из квадратных порционных жестянок.

Сын кладет цепи на скамью и тоже стягивает маску. У него лицо хорька и усеянный прыщами вперемешку с неряшливыми волосками подбородок. Крошечные черные глазки бегают туда-сюда, а тонкие губы растягиваются в стороны, обнажая широкие десны и два острых зуба, будто он вот-вот засмеется.

– Чудненько, – произносит отец, окидывая взглядом душевую. Я вдруг замечаю, что у него нет шеи.

– Отлично, – добавляет сын-хорек, скалясь и сопя.

– А ночной-то спит, что ли? – спрашивает отец. Его жирное тело исходит потом под халатом и фартуком. Пот пахнет говяжьим порошком. Как и у сына, у него только два зуба – маленьких, желтых и острых. Когда он щурится, его крошечные красные глазки так и проваливаются в физиономию.

Я киваю.

– Это ненадолго, – заверяет Хорек и, хихикая, начинает расхаживать взад-вперед.

Я направляюсь к двери.

– Погоди-ка, погоди-ка, – окликает меня отец. Ты еще должен открыть для нас ту чертову дверь, когда мы будем заносить мясо.