Усобники

Тохта давно забыл и не вспоминал о том, что ханом Золотой Орды он сделался только после того, как Ногай убил его, Тохты, брата Телебуга.

Когда солнце пряталось за краем земли и сгущались сумерки, Тохта возвращался во дворец, съедал пиалу урюка и отправлялся в опочивальню.

* * *

Сухая весна, и редкие короткие дожди. С востока подули жаркие ветры и понесли на Сарай пыль. Она была такой густой, что солнце через нее казалось огненным.

Никто не упомнит, когда такое случалось. Пыль и песок скрипели на зубах, ложились толстым слоем на листву, заносили городские водоемы, засыпали сады и улицы.

Стада сбивались в гуруы, косяки коней — в табуны. Рев и ржание тревожили кочевников. Степь-кормилица была в опасности. В церкви, в мечети и в синагоге молились, просили Бога смилостивиться. И Господь услышал страдания человека. На шестые сутки пыльная буря унялась, прошел обильный дождь.

Буря обошла стороной днепровское гирло, и Ногай, выходя из шатра, подолгу беспокойно смотрел на темную грязную тучу, нависшую над Волгой и Сараем. Хану ведомо, какую беду причиняет пыльная буря, и потому, когда на исходе недели увидел проглянувшее солнце и чистое небо, обрадовался — беда миновала.

* * *

Пыльная буря застала Сарайского епископа Исмаила на подъезде к Сараю. Исмаил возвращался из Владимира, от митрополита Максима, где собирались все иерархи Русской православной церкви.

Исмаил еще в отроческие годы принял монашеский обет. Два десятка лет он отправлял службу в приходе сарайской церкви, и епископ Феогност считал его достойным преемником. Видимо, об этом стало известно и митрополиту Максиму, который после кончины Феогноста призвал Исмаила во Владимир на рукоположение.

Облеченный высоким саном, ехал епископ Исмаил, с тревогой взирая на стену пыли, нависшую над городом и степью. Хвост пыльной бури тянулся к горбам Кавказа и Причерноморью.

Монах, правивший лошадыо, шептал молитвы, а Исмаил молчал. Возок катился медленно, конь шагал нехотя, будто понимая, что ожидает его впереди. Иногда мысли Исмаила перескакивали с горестных размышлений к заботам, какие отныне возложены на него, епископа, — жить и нести службу в городе, где почти все православные — невольники, выслушивать страждущих, врачевать их души и словом лечить их сердца. И все это теперь доверено ему.

Когда епископ Исмаил въехал в город и увидел, как проясняется небо и оседает пыльная буря, он воспринял это, как доброе предзнаменование, и широко перекрестился.

* * *

Начиная от Берке-xaна, ислам господствовал в Золотой Орде. Однако рядом с главной мечетью стоял и православный храм. Церковь возвели стараниями русских князей. Деревянная, одношатровая, она была поставлена такими российскими плотницких дел умельцами, какие строили и дворец хапа Батыя. С утра открывались двери церкви, впуская всех желающих.

Чаще всего здесь служил молебен епископ Исмаил. С давних пор, еще при Феогносте, так повелось: тянулись к Исмаилу обездоленные, и он, сухой, высокий, тихим, чуть приглушенным голосом успокаивал, вселял в человека надежду.

Жил Исмаил рядом с церковью, в бревенчатом доме, крытом дранкой, с навесом над дверью. Вокруг домика разрослись кусты сирени и жасмина, и оттого всю вссну и в первую половину лета душисто пахло.

Рядом с церковью еще Феогност лет десять тому назад посадил несколько березок. Они выросли, и по весне, когда лопались их клейкие почки, одевались в зеленые сарафаны.

Феогност любил березки, часто простаивал под ними. Видно, они напоминали ему далекую родину — Москву.

Исмаил пробуждался на рассвете, едва серело небо и гасли звезды. Начинали петь первые птички, и дьякон открывал двери храма. Епископ здоровался с ним, вдвоем они проходили в алтарь, где дьякон помогал Исмаилу облачиться.

К тому времени уже появлялись прихожане, и начиналась ранняя заутреня. Исмаил знал судьбу каждого посещавшего приход. Она была трудной и горькой, а он, владыка, отпуская грехи, не мог себе ответить, в чем они, а потому не раз спрашивал у Бога, вправе ли он быть этим страдальцам судьей.

За многие годы, прожитые в Орде, Исмаил исповедовал и праведных, и грешных. Ему доверялись беглые и воры, грабители и душегубцы. «Господи, — просил Исмаил, — прости им, грешным, ибо не ведают, что тнорят».

Возвращаясь из Владимира и проезжая русскими селами и деревнями, взирая на их разорение, Исмаил с горечью думал о княжеских раздорах. Вспоминался последний приезд в Сарай князя Андрея Александровича, добивавшегося у Тохты ярлыка на великое княжение.

«Господи, — говорил Исмаил, — брат восстал на брата. Гордыня обуяла князя Андрея. К добру ли?»

Явился Андрей Александрович, тогда еще городецкий князь, в церковь, а он, Исмаил, и скажи ему:

«Князь, не умышляй зла против великого князя Дмитрия, стойте заодно».

Но городецкий князь сердито оборвал его:

«Не лезь, поп, не в свое дело!»

И хоть в церкви был полумрак, Исмаил не увидел, догадался — князь Андрей во гневе. Не сказав больше ничего, он положил на блюдо несколько монет и покинул храм…