Усобники

В лето шесть тысяч восемьсот десятое, а от Рождества тысяча триста второе приговорило новгородское вече слать послов к датскому королю Эрику VI, дабы прекратить с ним частые войны.

Мир был заключен, а на вече новгородцы решили: пора Господину Великому Новгороду сбросить с себя бревенчатое рубище и возвести и кремль, и стены, и башни новые из камня.

С того дня потянулись в Новгород телеги, груженные камнем, застучали молотки каменотесов, появились котлованы, вырытые землекопами, и медленно вставали каменные новгородские укрепления…

* * *

Никогда не лежала душа у боярина Еремы к Новгороду. Суетный, крикливый, а всему заводчики — торговые люди и бояре. Когда открывались дороги и вскрывались реки, Новгород принимал иноземных гостей. Здесь и дворы гостевые, где селились купцы и иной приезжий люд: Немецкий двор для купцов Ганзейского союза, Греческий — для византийцев, Варяжский скандинавам предназначался, был двор и для гостей из мусульманских стран. А на самой окраине Людинова конца стоял малый двор, обнесенный высоким бревенчатым тыном, где останавливались гости из загадочных земель — Индостана и Великой империи Китай. Гости из этих стран редко добирались до Новгорода. Они плыли и ехали кружным и опасным путем, затрачивали на это годы, старились и гибли в дороге…

В Новгород Ерему послал великий князь. Сам Андрей Александрович передумал ехать, а с боярином отправил епископа Луку.

Посольство великого князя встретили в Новгороде довольно прохладно. И посадник, и тысяцкий удивились, услышав, что боярин и епископ приехали просить помощи, чтобы покарать московского князя. Посадник переспросил:

— Ужели у князя Андрея недостало сил на младшего брата?

Новгородский архиепископ укоризненно покачал головой:

— Забыли люди заповеди Господа: брат на брата взывает…

Минул месяц. Боярин Ерема домой, во Владимир, засобирался. Накануне зашел в кабак, что на новгородском торгу, у Волхова, где мост наплавной. Кабатчик поставил перед ним миску со щами, положил кусок хлеба и луковицу. Ел Ерема, по сторонам поглядывал. Обочь него два мужика пили хлебный квас, переговаривались. Один, заметив, что Ерема смотрит на них, спросил:

— Отчего невесел, боярин? Поди, женка разлюбила! — и рассмеялся.

Ерема рукой махнул:

— Кабы женка! Меня, посла великого князя, Новгород слушать не желает.

— Эвон! Подсаживайся к нам да поведай свою беду.

Отодвинул боярин миску, подвинулся к мужикам, велел кабатчику подать жбан с хмельным пивом.

Пили мужики, а Ерема им на свои заботы жаловался: не желает посадник вече скликать, где бы люд послание великого князя выслушал.

Похлопал один из мужиков боярина по плечу:

— То ли беда, а мы на что?

— Так ли? — со смешком спросил Ерема.

— Аль не веришь? Ставь жбан пива…

Выпили, разошлись. На другое утро Ерема еще ото сна не отошел, как на весь Новгород зазвонил вечевой колокол. Ему вторили кожаные била на городских концах, и вскоре площадь напротив храма Параскевы Пятницы запрудил народ. Шли, спрашивали:

— Почто скликают?

— По чьей воле?

— По воле людства новгородского!

— Надо послушать, о чем послы великого князя Владимирского речи поведут.

На высокий помост взошли архиепископ, посадник и тысяцкий, а за ними боярин Ерема и епископ Лука. Поклонились на все четыре стороны, после чего посадник возвестил:

— Челом вам бьет великий князь Владимирский Андрей. Прислал он посольство, и просит князь защиты у Великого Новгорода от брата своего Даниила Александровича. Обиды чинит князь Московский другим князьям.

Из толпы выкрикнули:

— Аль запамятовал, люд новгородский, как князь Переяславский Дмитрий у нас от Андрея, князя Городецкого, защиты просил?

— Брат брата унять не может, ко всему, великим князем зовется!

— И то Невского дети!

Вече взорвалось криками:

— Послать ратников!

— К чему Новгороду в братние распри встревать! Сами разберутся!

Ерема хотел слово вставить, но его перебили:

— Для того ли мы с датским королем мир подписали, чтобы ноне в княжеские распри влезать?

— Твое слово, посадник! — подвинулся к самому помосту какой-то мастеровой.

Посадник руки разбросал:

— Как вы приговорите!

Кто-то крикнул:

— Молви, владыка!

Архиепископ вперед подался, сказал негромко, но внятно:

— Мало ли пролили мы крови в междоусобице?

— Послать! — напирали из толпы.

— Николи!

— Какой ваш приговор, люд новгородский? — спросили посадник и тысяцкий.

— Не посылать!

— Пусть братья замирятся!

— И то так!

Перекрывая все крики, тысяцкий пробасил:

— Передай, боярин, и ты, епископ: не станем люд наш губить и гнева ханского на себя навлекать…

Расходился народ, покидал площадь. Спустились с помоста епископ и боярин. Ерема легкую шапку из меха куницы поправил, промолвил с сожалением:

— Эвон, как повернули…

* * *

Из Москвы в Переяславль приехал боярин Стодол. Собрались в хоромах посадника Игната. Позвали и старого Стодолова знакомца — боярина Силу. Тот под стать своему имени: ростом хоть и не выдался, да здоров, несмотря на годы, кровь с молоком…

О чем ни говорили бояре, а все к одному сводилось: о жизни. Высказывался боярин Сила:

— Руси покой нужен.

— А откуда ему бывать? — сетовал Стодол.

Игнат поддакнул: