Усобники

Ближе к обеду Ногай, не покидая седла, пожевал на ходу кусок лепешки с сушеной кониной, запил глотком кумыса из бурдюка, поданного слугой.

Еда подкрепила хана, и теперь он продолжит путь, пока солнце не коснется кромки степи.

За Ногаем не следуют кибитки его жен, они впереди, вместе со всеми вежами; и сыновья хана не прячутся за спину отца, они в передовом тумене и, если потребуется, первыми примут бой.

Ногай взял в жены сыну Чоке дочь болгарского царя Тертерия. Не раз вторгались татары в Венгрию и Болгарию, и брак дочери болгарского царя и сына Ногая должен был обезопасить болгар, но Орда продолжала разорять их страну. И тогда Тертерий бежал в Византию, но император, остерегаясь хана, не предоставил царю болгар убежище…

Сколько видят глаза Ногая — всюду степь и травы. Они сочные и шелковистые. Но Ногай ведет орду в те места, где травы под брюхо коню и степные реки полноводные. Там и разобьет вежи его орда. Хан знает, это не понравится Тохте, но Ногай независим от Сарая, и его степи не часть Золотой Орды. Где степи топчут скакуны Ногая, там и его земли, хочет того Тохта или нет. Хан Золотой Орды однажды попытался силой оттеснить ногайцев к Бугу, выставив заслон, но его смяли, и Тохта смирился. Он даже предлагал Ногаю в жены свою сестру, но Ногай возразил: она-де не младше его средней жены.

В кубанских степях орда не разбивает вежи, там владения многочисленных касожских племен. Ногайцы живут с ними в дружбе; случается, роднятся: у Ногая одна из жен дочь касожского князя. Хан Ногай убежден: если Тохта нашлет на него свои тумены, касоги будут вместе с ногайцами.

К вечеру хан велел располагаться на отдых. Ногайцы расседлали и стреножили коней, выставили караулы. Темная южная ночь, небо вызвездило. А далеко в той стороне, куда удалилась орда, небо пылало огнем. То ногайцы жгли костры.

Поев сыра и запив кипятком, в котором варилась молодая конина, Ногай улегся на расстеленную попону и уставился в небо. Звезд великое множество. У каждого человека, что живет на земле, своя звезда. Но которая из них его, хана Ногая? Может, та, что светит ярче всех?

Когда совсем сморил сон, Ногаю вдруг пришел на память совсем недавний разговор со старым мурзой Ильясом. Ему давно отказали ноги, и он, обложенный подушками, лишь сидел. Мурза напоминал Ногаю облезшего, шелудивого пса, но хан иногда навещал его, не забывая, что в молодости он был храбрым, лихим воином и обучал совсем юного Ногая владеть саблей и стрелять из лука.

В последний раз, когда хан вошел в шатер Ильяса, тот пил кумыс и разговаривал сам с собой:

— Ох, Ильяс, Ильяс, разве забыл ты, каким богатуром был? Но почему уподобился ты подбившемуся коню? Ты не можешь вскочить в седло, и теперь твоя рука не тверда и не удержит саблю. Кому нужна такая жизнь?

Увидев Ногая, мурза обрадовался, плеснул в чашу кумыса, протянул. Его рука дрожала, и кумыс расплескался на войлок.

— Ты видишь, могучий хан, что делают с человеком годы? Знаешь, о чем я тоскую? Уже не доведется мне водить мою тысячу на врага, слышать, как плачут жены врагов, и видеть, как льется вражеская кровь. Но ты, хан, еще поведешь тумены и насладишься сражением. Только не относи это в далекое, не жди, пока лета сделают с тобой то же, что и со мной.

«Истину говорит Ильяс, — подумал Ногай. — Давно не топтали кони моих туменов землю урусов. Но к тому не было причины». Если великий конязь урусов Андрей забудет дорогу к нему, Ногаю, и не станет привозить дары, он, Ногай, пойдет на Русь и возьмет все силой. Ногай ощерился…

А перед утром он увидел сон, будто находится во Владимире, в княжеских хоромах, а перед ним стоит княгиня Анастасия, такая красивая, что Ногай даже слова сказать не может.

Хан проснулся, и на душе у него сладко. Он решает: если великий конязь Андрей привезет ему молодую жену и она не понравится Ногаю, то он потребует княгиню Анастасию. И пусть конязь Андрей откажется — тогда хан отнимет ее.

* * *

В древнем городе Пскове, что стоит при слиянии рек Великой и Плесковы, вот уже на который месяц повернуло, как сыскал себе приют бывший великий князь Дмитрий. Постарел, осунулся, волосенки и тощая борода в седине.

Живет он в хоромах князя Довмонта. Вспоминает, как давно в Копорье говорил Довмонту: «Может, настанет час, мне у тебя, во Пскове, убежища просить доведется…»

То было время, когда он, Дмитрий, на великом княжении сидел. Теперь все припоминается, как далекое прошлое… Об Иване, сыне, думает, об уделе Переяславском…

Иногда мысли поворачивают к тем дням, когда решил великокняжеский стол брату Андрею отдать. Да и как было иначе, если ордынцы землю русскую разоряли. Из Переяславля-Залесского во Псков, ровно тать, пробирался, на разруху и пожарища нагляделся.

В мысли укрепился. Отсюда, из Пскова, ему одна дорога — в Вышний Волочек, в монастырь. Отныне удел его — сан иноческий…

Псков — город вечевой, меньший брат Великого Новгорода, и сюда ордынцы реже заходили. На Псков больше Литва и немцы зарятся. Но на их пути князь Довмонт стоит. А прежде псковичи защиты у Невского искали… Может, потому они его, Дмитрия, приютили?