Успех

Еще неделю назад Эдуард сидел «серой мышью» в скромном кабинетике, что-то подсчитывал в Excel, изредка просматривая новостные ленты. Ходил, как все в корпоративную столовку, скромно занимая очередь за рядовыми сотрудниками. Здоровался с местными работягами, сухо протягивая дряблую ладошку. В общем, ничем он не выделялся, был заурядным клерком. Офисный планктон, не видать, не слыхать. Даром, что папаша – финансовый директор. Но прежний руководитель компании Самойлов не любил, когда кто-то кичился своим «статусом». И Эдуарду приходилось изображать из себя обычного служащего, дабы не навлечь праведный гнев.

А ведь он закончил знаменитую «плешку» – Российский экономический университет имени Г. В. Плеханова. Там, в Москве, помимо высшего образования, Эдуард обзавёлся модной идеологией, заявляя своим приятелям, что отныне он убежденный сторонник неолиберализма. В его комнате висели портреты Милтона Фридмана и Фридриха фон Хайека – видных представителей этого направления. Стоило кому-то начать разговор о российской экономике, Эдуард тут же вклинивался со «своими» идеями:

– Господа, оставьте бизнес в покое! – кричал он оппонентам. – Государственное вмешательство губительно для предпринимательства! Так действует слон в посудной лавке. Максимум, для чего нужно государство – это обеспечить условия для конкуренции, помочь формированию свободного рынка. А уж «невидимая рука рынка» способна творить чудеса! Сегодня в России объём социальных гарантий – непомерный, раздутый! Тяжёлое наследство, доставшееся нам от добреньких коммунистов. Пока сокращать «социалку» по всем фронтам. Мне больно смотреть куда расходуется наш бюджет – пенсионеры, безработные алкаши, многодетные, малоимущие…Кто эти люди? Зачем я должен оплачивать их существование? Ребята, к нам нагло залезают в карман за пособиями, никого не спрашивая. Это же чистый грабёж! Мне противна концепция «социального государства». Будь я президентом, давно бы уже покончил с пережитками «проклятого прошлого». Нет же, они всё носятся со своей социальной политикой, чтобы задобрить электорат перед выборами.

Еще Эдуард называл себя европейцем, отрекаясь от русского происхождения. Он терпеть не мог «лубочную Россию», которой так восхищались его друзья-иностранцы: с водкой, балалайками, банькой «по-черному» и медведями, разгуливающими по заснеженным улицам. Также у него вызвали отторжение народные песни – их, бывало, затягивали «по-пьяни» однокашники, кичась перед каким-нибудь шведами или итальянцами своей «загадочной русской душой».

– В той степи глухоооой, зааааамерзал ямщик… – пели с надрывом приятели, смахивая театральную слезу. – Наливай!

В своём неприятии, Эдуард дошёл до того, что отказывался есть блины на Масленицу, топая в «Макдоналдс» покупать чизбургер. Когда его спрашивали, какое у него происхождение, он отвечал витиевато:

– Да там, много кровей намешано…со всей Европы.

Эдуард был благодарен родителям, что его не назвали пресловутым Ваней, Серёжей, Петей. О, нет! Его нарекли благородным именем англосаксонского происхождения, которое носили короли, герцоги и наследные принцы с Туманного Альбиона. Впрочем, приятели, незнакомые с историей Великобритании, по простоте душевной называли его «Эдик», комкая величественность и аристократизм этого имени. Иные же сокурсники, и вовсе коверкали благородное имя, добавляя неблагозвучную рифму.

Говоря о России, Эдуард презрительно называл своё отечество «эта страна» или «Рашка», досадуя, что родился на «данной территории»:

– Угораздило же…

Он бы с удовольствием уехал в Лондон на постоянное ПМЖ, но ввиду отсутствия средств вынужден был вернуться к родителям. Отец, который обеспечивал ему учебу и проживание в Москве, настаивал на возвращении в родные пенаты. Здесь, считал Толкачёв-старший, сын сможет «пообтесаться», набраться живого реального опыта, а главное – быстро сделать карьеру при содействии родителя.

И вот, Эдуард, словно гонимый судьбой гений, отправился в «ссылку», на малую родину, еще больше им презираемую, чем страна в целом. Его коробил здешний провинциальный уклад, все эти мелкие людишки со своими мерзкими претензиями на «счастливую богатую жизнь». Эдуард приходил в неописуемое бешенство, когда кто-то хвастал своими покупками: машиной, мебелью, бытовой техникой.

– Папуасы! Бабуины! – орал Эдуард, разглядывая городской пейзаж из домашнего окна. – Куда вы лезете, быдло?

Получив должность финансового директора, Эдуард решил, что пора заняться «воспитанием бабуинов», оборзевших от свободы и бума потребления. Он гордо величал себя «антикризисник», радостно подписывая бумажки по сокращению штата. Ему было приятно поквитаться с «этими людишками», которые вдруг возомнили себя буржуа. Наконец, судьба расставила всё по своим местам, возвысив благородного Эдуарда над плебеями. А «невидимая рука рынка» дотянулась и до этих проклятых мест, низвергая пигмеев с насиженных тёплых местечек.