Успешное покорение мира

— Вот и проверим, сможешь ли ты хоть раз прикусить язык, — сказал тренер, обращая разговор в шутку, а потом назидательно добавил: — И чтобы ни капли алкоголя, понял?

— Что вы, сэр!

Бэзила покоробило это предположение. Он никогда не пробовал спиртного, даже не допускал такой возможности, разве что в мечтах пригубил неосязаемое и непьянящее шампанское.

По совету мистера Руни он решил пообедать у вокзала, в отеле «Манхэттен», где заказал клубный сэндвич, картофель фри и шоколадное парфе. Краем глаза он разглядывал беззаботных, жизнерадостных, вальяжных посетителей за соседними столиками, наделяя их романтическим ореолом, от которого эти его возможные сограждане по Среднему Западу ничуть не проигрывали. Школа свалилась с плеч, как ненужная ноша; она отзывалась лишь досадной суетой, и то где-то вдалеке. Он даже не сразу вскрыл засунутое в карман письмо, доставленное утренней почтой, поскольку оно пришло не куда-нибудь, а в школу.

Неплохо было бы заказать добавку парфе, но Бэзил не решился лишний раз беспокоить сбившегося с ног официанта и развернул перед собой листок. Письмо было от матери.

ДОРОГОЙ БЭЗИЛ!

Пишу в страшной спешке — не хотела тревожить тебя телеграммой. Дедушка уезжает за границу, на воды, и хочет, чтобы мы поехали вместе с ним. Ты сможешь закончить этот учебный год в Гренобле или в Монтре, выучишь язык, да и мы будем поблизости. Если, конечно, у тебя будет такое желание. Я знаю, как ты полюбил Сент-Реджнс; там у тебя и футбол, и бейсбол — в Европе такого, конечно, не будет, но, с другой стороны, перемена обстановки тоже не помешает, если даже придется на год отложить поступление в Йель. Как обычно, даю тебе возможность выбора. Когда ты получишь это письмо, нам почти сразу придет время возвращаться домой; в Нью-Йорке мы остановимся в отеле «Уолдорф», можешь заехать к нам на пару дней, даже если решишь не бросать школу. Обдумай все хорошенько, сынок.

С любовью к моему дорогому мальчику,

МАМА

Бэзил вскочил со смутным намерением тут же отправиться в «Уолдорф» и забиться в какой-нибудь чулан до приезда матери. Потом, решив напоследок сделать красивый жест, он повысил голос, добавив в него своих первых басовых нот, и без стеснения подозвал официанта. Прощай, Сент-Реджис! Прощай, Сент-Реджис! Он задыхался от счастья.

«Господи! — безмолвно восклицал он. — Господи! Господи! Господи! Пропадите вы пропадом, доктор Бейкон, и мистер Руни, и Брик Уэйлз, и Толстый Гаспар. Пропадите вы пропадом, Багз Браун, и домашний арест, и кличка Пузырь». Они даже не стоили ненависти, потому что превратились в бессильные тени из застывшего мира, откуда он теперь ускользал, улетал и на прощанье помахивал рукой. «Счастливо оставаться! — снизошел он до них. — Счастливо оставаться!»

Его сентиментальную радость охладил только грохот Сорок второй улицы. Придерживая рукой бумажник, чтобы не стать жертвой вездесущих карманников, он осторожно двинулся в сторону Бродвея. Ну и денек! Надо будет сказать мистеру Руни… Можно туда не возвращаться! А может, лучше вернуться — пусть знают, чем он будет заниматься, оставив их прозябать в школе.

Дойдя до театра, он вошел в вестибюль и попал в женственную, припудренную атмосферу дневного спектакля. Вытаскивая из кармана свой билет, он обратил внимание на точеный профиль в каких-то пяти шагах. Он принадлежал хорошо сложенному, светловолосому молодому человеку лет двадцати, с волевым подбородком и внимательными серыми глазами. Бэзил изо всех сил напряг извилины и вспомнил имя — более чем имя — легенду, знак небес. Ну и денек! Он никогда в жизни не встречал этого человека, но по тысяче виденных фотографий безошибочно определил, что это Тед Фэй, капитан футбольной команды Йеля, который минувшей осенью практически в одиночку порвал и Гарвард, и Принстон. Бэзила пронзила сладостная мука. Профиль отвернулся; толпа кишела; герой исчез. Но Бэзила не покидало чувство единения с Тедом Фэем, которое обещало остаться с ним до конца спектакля.