Успешное покорение мира

— Надеюсь, ты сегодня ляжешь пораньше, — сказала ей мать.

— Лиллиан с ребятами зайдут.

На прощанье Джозефина с отцом обменялись короткими, враждебными взглядами; автомобиль отъехал.

Звезд на небе высыпало столько, что при их свете можно было читать как днем. Сидя на ступенях веранды, Джозефина слушала, как мечутся бессонные птицы, позвякивают тарелки в кухне и печально завывает гудок поезда Чикаго — Милуоки. Сосредоточенная и невозмутимая, она ждала, когда он позвонит. Увидеть ее он не мог, поэтому она разглядывала себя за него — это было примерно одно и то же.

Ее мысли занимали грандиозные перспективы ближайшего будущего — премьерный шепоток в зале: «Узнаете? Ведь это малышка Перри». Последний занавес, гром аплодисментов — и она, с охапками цветов в руках, выводит на сцену высокого застенчивого молодого человека, который произносит: «Я всем обязан ей одной». А в публике — перекошенная физиономия миссис Макрэй и виноватая физиономия школьной директрисы, мисс Брертон, проездом оказавшейся в городе. «Если б знать, насколько она талантлива, я бы так с нею не поступила». Со всех сторон — торжествующие, оглушительные возгласы: «Величайшая молодая актриса американской сцены!»

Следующий этап: более вместительный зал и огромными электрическими буквами — «ДЖОЗЕФИНА ПЕРРИ В СПЕКТАКЛЕ „РАСОВЫЙ БУНТ“». «Нет, папа, в школу я не вернусь. Здесь мое образование, здесь мой дебют». А отец ей в ответ: «Да, детка, надо признать, это была удачная мысль — такое вложение капитала».

Если в этой части мечтаний фигура Джона Бейли слегка тускнела, то лишь потому, что сами мечтания уходили все дальше за горизонт, в туманные просторы, а оттуда неизменно возвращались к той же премьере и в который раз повторялись с самого начала.

Появились Лиллиан, Тревис и Эд, но она их почти не замечала — все ждала звонка. Они, как всегда, уселись на ступенях рядком; их окружило, поглотило, затопило лето. Но они взрослели, так что заведенный порядок трещал по швам: пусть они по-прежнему дружески болтали, пусть в паузах звучал привычный смех, но каждого занимала своя собственная тайная судьба. Во время обсуждения теннисного турнира скука Джозефины сменилась раздражительностью: она заявила Тревису де Коппету, что от него разит луком.

— Когда начнем репетировать водевиль, я от лука откажусь, — пообещал он.

— Со мной тебе репетировать не придется — я не собираюсь участвовать. Мне слегка приелось «А вот и наши развеселые девушки-гольфистки — ура!».

Тут зазвонил телефон, и она извинилась.

— Ты одна?

— Ребята зашли — друзья детства.

— Не вздумай с кем-нибудь целоваться. Черт, что я говорю — целуйся с кем хочешь.

— Ни с кем не хочу. — Джозефина чувствовала, как теплеют ее губы у телефонной трубки.

— Я из уличного таксофона звоню. Она ворвалась ко мне в жутком состоянии, пришлось уносить ноги.

Джозефина промолчала; в ней что-то надломилось, когда он заговорил о жене.

При ее возвращении гости поняли, что ей не до них, и поднялись со ступенек:

— Нет уж. Мы пойдем. Ты нам тоже надоела.

Родительская машина появилась как раз тогда, когда машина Эда выезжала с круговой аллеи. Отец жестом показал, что хочет поговорить наедине.

— Я не вполне понимаю, что значит «сорить деньгами». Ты связалась с социалистами?

— Говорю же тебе, мама знает некоторых…

— А ты сама кого-нибудь знаешь? Не иначе как субъекта, который написал эту пьесу?

— Да.

— Где вы познакомились?

— В компании.

— И он попросил тебя раздобыть денег?

— Нет.

— Прежде чем что-либо предпринимать, я должен с ним встретиться. Пригласишь его к нам на субботний обед?

— Хорошо, — нехотя согласилась она. — С условием, что ты не будешь высмеивать его за бедность и поношенную одежду.

— За мной такого не водится!

В субботу Джозефина в глубокой тревоге села за руль открытого двухместного автомобиля и поехала на станцию. Как только Джон Бейли сошел с поезда, она с облегчением отметила его аккуратную стрижку; своим ростом, телосложением и характерными чертами он выделялся из толпы любителей тенниса. Но Джозефине бросилось в глаза, что он нервничает, и они полчаса колесили вокруг Лейк-Фореста.

— Чей это дом? — то и дело спрашивал Джон Бейли. — С кем ты сейчас поздоровалась?

— Точно не помню — да какая разница? За обедом будут только мои родители и еще один парень, Говард Пейдж, которого я знаю сто лет.

— Очередной друг детства, — вздохнул он. — Почему же я не из их числа?

— Тебе это не нужно. Тебе нужно стать величайшим писателем в мире.

Оказавшись в гостиной дома Перри, Джон Бейли долго разглядывал фотографию подружек невесты, сделанную прошлым летом на свадьбе ее старшей сестры. Потом приехал Говард Пейдж, первокурсник Гарварда, и разговор зашел о теннисном турнире: племянник миссис Макрэй вчера одержал блестящую победу и вышел в сегодняшний финал. Когда перед самым обедом к ним спустилась миссис Перри, Джон Бейли вдруг повернулся к ней спиной и начал расхаживать по комнате, изображая непринужденность. В глубине души он был уверен, что эти люди ему в подметки не годятся, и не мог смириться с мыслью, что они этого не знают.