Успеть к полуночи. Безмолвный свидетель. Позор семьи

— Я не хочу, Феликс, чтобы на меня показывали пальцем!

— С какой стати на тебя будут показывать пальцем, несчастный?

— Потому что люди скажут: смотрите-ка, вот он, тот, что учил нас! Но этот Великий Маспи оказался даже не способным разглядеть того червя, который разъел изнутри его сына! А позже, Феликс, когда мы все умрем, зеленым юнцам будут рассказывать: в стародавние времена жил человек, который всей своей жизнью заслужил уважение… на его счету — великолепные дела, которые он совершал за долгие годы, он побывал во всех тюрьмах департамента и даже в итальянской тюрьме… Это был человек, который «топил» очень даже солидных людей своего уровня, и вот, детки, знаете ли вы, кем стал сынок этого Маспи Великого? Полицейским! А Маспи — он потихоньку свихнулся, потому что подобного стыда в семье порядочных людей никто не вынесет!

— Хочешь, я скажу тебе, что я думаю по этому поводу, Элуа? Ты сам себя настраиваешь.

— Я сам себя настраиваю?

— Да, ты сам себя настраиваешь!

— А твоя сестренка, она, часом, сама себя ни на что не настраивает?

Доктор отступил на шаг назад, чтобы лучше разглядеть своего друга.

— Моя сестра? А ты что, не знаешь, что у меня никогда не было сестры, но даже если бы она у меня была, мне было бы наплевать, на что она себя настраивает!

— Да пошел ты вон, Феликс! Ты же глупее дюжины таможенников!

— Угомонись, Элуа!

— Чего?

— Угомонись, я тебе сказал! Я не привык, чтобы такие ничтожества, как ты, разговаривали со мной в подобном тоне!

— Сам ты ничтожество!

— Ничтожество, неужели?! Я бы еще добавил, что мозговое вещество всего лишь одного таможенника гораздо больше по объему черепной коробки какого-то Маспи, пусть даже его и зовут Великим!

— Феликс, послушай меня!

— Я тебя слушаю, Элуа!

— Всю свою жизнь я старался не причинять вреда ближнему своему, но в этот раз, я чувствую, у меня лопнет терпение… Заткнись, Феликс! Иначе я сейчас залью все здесь твоей кровью!

— А я, распевая псалмы, буду смотреть, как ты меня убиваешь, да?

— Да ты и пикнуть не успеешь перед смертью!

— Убийца!

— Меньше, чем ты!

— Папаша ублюдочный!

— Эту гадость ты, увы, имеешь право мне высказать! Прощай, Феликс!

Маспи схватил за горло своего собеседника, который завопил что есть мочи. Прибежала Селестина. И при виде дерущихся закричала:

— Прекратите сейчас же!

Они отступили друг от друга, несколько смущенные.

— Как вам не стыдно, это в вашем-то возрасте!

Поправляя галстук, доктор торжественно проговорил:

— Ваш муж, мадам Селестина, совсем сошел с ума… Он был моим другом в течение тридцати лет, но сегодня наша дружба умерла! Он оскорбил мою сестру.

— Вашу сестру? Но у вас же нет сестры!

— Она вполне у меня могла бы быть, мадам Селестина, я вас очень уважаю, разрешите мне обнять вас на прощание.

— Обнимемся после ужина.

— После ужина?

— А как же иначе? Для вас уже накрыто, и вы не думайте, что бабушка допустит, чтобы вы ушли, не отпробовав ее рыбного супчика.

Поколебавшись, доктор проговорил:

— Я остаюсь только из-за нашей с вами дружбы, мадам Селестина, и из-за уважения к бабушке…

Элуа усмехнулся:

— …и из-за любви к рыбному супчику…

Феликс смерил хозяина дома взглядом с ног до головы:

— Ваши пошлые соображения меня совсем не удивляют, месье Маспи!

И он вышел из комнаты, чтобы присоединиться к дедушке и выпить аперитив в его компании. Оставшись наедине с мужем, Селестина подошла к нему:

— Элуа, я тебя не узнаю… ты, всегда такой дружелюбный и предупредительный, становишься злым и несправедливым… Люди перестанут тебя уважать!

— Они и так больше меня не уважают!

— Да ты сам себя так настраиваешь!

— Смотри-ка, еще один Феликс! Никогда он не позволял себе говорить со мной в подобной манере, а сейчас это вполне нормально.

— Нормально?

— А что же ты хочешь, чтобы люди уважали человека с таким позором в семье?

Этой же ночью, незадолго до рассвета, какой-то человек бродил в районе Старого Порта. Он был голоден, хотел пить и казался изнуренным. Он был еще очень молод, но какая-то тревога состарила его лицо. Три часа назад он тайно высадился на берег там, где его ждали проводники с машиной, на которой он должен был добраться до Марселя. Чтобы им заплатить, ему пришлось опустошить весь свой бумажник почти до последнего су. И вот теперь он бродил, неприкаянный, в поисках кого-нибудь, к кому можно было бы подойти, не опасаясь, и спросить его о человеке, чье имя ему дали в Генуе, заверив, что только с ним он может заключить сделку. Но в этот ночной час прохожих было очень мало, а если кто-то и встречался, то это были в основном матросы, разыскивающие свои корабли. А матросы, как правило, не водили знакомства с людьми, которых незнакомец надеялся встретить.