Успеть к полуночи. Безмолвный свидетель. Позор семьи

— А ты, что ты скажешь, если твоя дочь собирается совершить безумие, которое сведет меня в могилу?

Папочка попытался приласкать свою дочурку.

— Пимпренетточка моя, ты же все это говоришь не серьезно? Доле — это же все как один такие подонки… Мелкая сошка… Ты же с голоду подохнешь с этим Ипполитом, и потом, как мне думается, этот молодой человек лишен высоких чувств… Я уверен, что он способен буквально на все… И ты очень хочешь быть вдовой казненного?

Пимпренетта из упрямства ничего не ответила, и мать воздела руки к небесам.

— Что же я такого сделала? За что мне приходится нести этот крест?

Славная женщина очень бы удивилась, если бы узнала, что ее деятельность вряд ли бы была одобрена Господом Богом и его святыми.

Спор становился все более яростным, но появилась Фелиси Маспи. Ее приход успокоил приступы гнева, готовые вылиться в неистовые проклятия, но ведь перед посторонними надо все же сдерживаться. Перрина Адоль мгновенно преобразилась, что озадачило ее мужа, не привыкшего к мгновенным сменам настроений своей супруги.

— Ба! Ведь это Фелиси… Малышка, что тебя привело? Надеюсь, дома ничего не случилось?

— Я бы хотела поговорить с Пимпренеттой.

— Ты не вовремя пришла.

— Она болеет?

— Болеет? Да это она сама кого угодно сделает больным! Просто проклятие какое-то эта Пимпренетта! Да вообще-то ничего в этом удивительного нет! Она вылитый портрет своего папочки!

Дьедонне аж подскочил от обиды.

— Да как ты смеешь так говорить о своем муже в присутствии какой-то соплячки, которая и уважать-то меня перестанет после этого?

— Дьедонне, должна тебе заметить, что мы здесь не одни и наша перебранка неинтересна молодой девушке, у которой из-за тебя может возникнуть чувство отвращения к замужеству.

Подавленный этим высказыванием, несправедливость которого казалась ему беспредельной, Дьедонне рухнул на свой стул, вопрошая себя самого, сможет ли он до конца своей жизни хоть что-нибудь понять в женщинах. Не обращая больше на него никакого внимания, мадам Адоль принялась расспрашивать Фелиси о здоровье ее семьи, подчеркивая своим видом, как она рада тому, что все чувствуют себя хорошо в клане Маспи, и в конце концов сказала:

— Если уж тебе так хочется поговорить с этой мерзавкой Пимпренеттой, поднимись к ней в комнату, потому что, если я ее позову, она из вредности не ответит и закроется на ключ.

Фелиси тихонько постучала к Пимпренетте.

— Кто там?

— Фелиси…

— Входи.

Пимпренетта тщетно пыталась держать себя как ни в чем не бывало, но младшая дочь Маспи сразу увидела, что она только что плакала.

— Здравствуй, Пимпренетта…

— Здравствуй… Неужели возможно, что ты здесь?

— Мы долго не виделись.

— Ты знаешь почему?

— Вот именно…

— Вот именно, что?

— Я встретила Бруно.

— Неужели?

По тону девушки Фелиси поняла, что та все еще любит ее брата. Но Пимпренетта спохватилась:

— Ну и что? Что ты от меня хочешь?

— Он хочет с тобой поговорить.

— Да пошел он! Я не встречаюсь с полицейскими!

— Он несчастен…

— Тем хуже для него!.. Несчастен, в самом деле?

— В самом деле.

— А почему?

— Потому что до сих пор влюблен в тебя.

— И ты воображаешь себе, что я тебе поверю?

— Я говорю тебе то, что он мне говорил, понятно?.. Он будет ждать у Логшанского фонтана, в одиннадцать часов.

— Если ему так нравится ждать, то может ждать до посинения.

— Поступай как хочешь, Пимпренетта. А сейчас я ухожу на работу. Можно я тебя поцелую?

Они бросились друг другу в объятия, и обе разрыдались. Пимпренетта простонала:

— Ну почему он стал полицейским, а?

Однако любовные неурядицы Пимпренетты и Бруно совершенно не интересовали господ из службы Национальной Безопасности. Инспекторы продолжали вести следствие по делу об убийстве Томазо Ланчиано. Жером Ратьер, еще пока мало известный в уголовной среде, мог позволить себе, не опасаясь, что его быстро вычислят, задавать вопросы направо и налево. Он обращался главным образом к женщинам, зная, что его внешность красивого молодого человека производит благоприятное впечатление на этих дам, у которых собственное увядание не заглушило еще романтических иллюзий. И тем не менее, несмотря на все его усилия, он ничего не узнал. Казалось, что никто и не подозревал о существовании Ланчиано, пока газеты не сообщили, что с ним случилось.

Пишеранд же многого ждал от встречи с Элуа Маспи, которому он оказал немало услуг, равно как и его близким, когда случалось, что они попадались. Он не просил ничего взамен, а делал это только ради своего любимца Бруно.

Великий Масли пребывал в задумчивости, которая не покидала его со времени, когда его старший сын покинул родительский дом, курил свою трубку, устроившись в одном из кресел в гостиной. Когда он услышал стук в дверь, то подумал, что это мог быть какой-нибудь клиент, желающий поделиться с ним своими проблемами. Он выпрямился на своем стуле, чтобы придать себе вид, внушающий уважение. Селестина неожиданно возникла перед ним, прерывисто дыша и раскрасневшись.

— Элуа…

— Что? Что там такое?

— Это… это господин Пишеранд!

— Инспектор?.. Что ему нужно?

Вошел Пишеранд и весело проговорил:

— Всего-навсего поболтать с вами минутку, Маспи.