Успеть к полуночи. Безмолвный свидетель. Позор семьи

Оказавшись в небольшой гостиной, где в витринах, или на столах, или в комодах были выставлены изделия ремесленников из разных стран, Ипполит почувствовал себя немного стесненным и особенно, когда обнаружил присутствие Перрины Адоль, более чем когда-либо похожей на богиню Юнону. Юноша поздоровался:

— Мадам Адоль, я пришел…

Она резко перебила его:

— Я знаю, зачем ты пришел! И, если хочешь знать мое мнение, я тебе скажу — не нравится мне такое замужество для дочери! Двадцать лет воспитывать дочь, краше которой нет никого в городе, чтобы потом отдать ее такому ничтожеству, как ты, от этого и матерью быть не захочешь!

Юноша хотел возразить:

— Позвольте, мадам Адоль.

— Не позволю, и я тебя предупреждаю: в этом доме не вздумай разговаривать громче, чем я! И потом, ты берешь Пимпренетту — потому что она на это согласна, идиотка! — но ты ее берешь без единого су! Только то, что на ней, и то, что она сможет унести из одежды в самом паршивом из ее чемоданов. Но поскольку ты, дешевый соблазнитель, ее так любишь, я думаю, тебе это безразлично.

— Конечно, мне это безразлично!

— Не разговаривай со мной таким тоном или я тебя так разукрашу, что месяц в себя будешь приходить!

— А когда свадьба, мадам Адоль?

— Когда у тебя, у голодранца, будут деньги, чтобы заплатить за нее! Пимпренетта!

Сверху, с лестницы, донесся до них кислый голос девушки:

— Что?

— Спускайся! Твое ничтожество тебя ожидает!

Она пулей слетела вниз, вообразив, что пришел Бруно, и резко остановилась, увидев, что это младший Доле.

— Что ты хочешь?

— Как это, что я хочу? Ты же была согласна, разве нет?

Пимпренетта посмотрела на мать с наигранной наивностью:

— Ты понимаешь, о чем он говорит?

Перрина была слишком счастлива перемене в дочери, поэтому беззастенчиво включилась в игру.

— Знаешь, не обращай внимания. У Доле все чокнутые — от отца до сына!

Ипполит больше не мог терпеть. Он закричал:

— Вы что, обе издеваетесь надо мной?

Мадам Адоль посмотрела на него с презрением:

— Потише, парень, потише… если не хочешь нарваться на неприятности…

Но юноша уже вышел из себя и никак не мог успокоиться:

— Вы еще обо мне услышите! А вы, Дьедонне, что вы на это скажете, ведь меня оскорбили в вашем доме!

— Я? Я ничего не скажу… я никогда ничего не говорю… Но, если тебя интересует мое мнение, я думаю, что будет лучше, если ты уйдешь отсюда.

Стремительным движением Ипполит достал из кармана нож.

— А если я вас перережу, как свиней, перед тем как уйти?

Перрина Адоль была здравомыслящей женщиной и, когда потребовалось, не стала считаться ни с какими расходами. Оставив мужу возможность охать от страха, она схватила великолепную вазу, привезенную из Гонконга, цвет которой напоминал неподражаемый синий цвет китайской старины, и разбила ее с уханьем дровосека о череп молодого Доле. Тот грохнулся на пол без малейшего сопротивления. Перрина ухватила поверженного за ворот пиджака и выволокла на улицу. А соседу, удивленно взирающему на эти упражнения, она лишь сказала:

— Вы не поверите, он позволил себе прийти просить руки моей дочери!

Дьедонне встретил вернувшуюся жену причитаниями:

— Ты его, случайно, не убила?

Она пожала плечами:

— Какое это имеет значение! Пимпренетта, обними меня, моя красавица!

Девушка бросилась в объятия матери и замурлыкала, как кошечка.

— Я очень довольна, мой котеночек, что ты больше не выходишь замуж…

Пимпренетта резко высвободилась.

— Но я выхожу замуж!

— Ты выхо… И за кого же это?

— За Бруно Маспи!

Сосед, который еще оставался на тротуаре, рассказывал потом, что был уверен, что в этот момент на семейство Адолей совершили нападение непонятно откуда взявшиеся зулусы — такая там началась сумасшедшая беготня, судорожные вскрики и умоляющие голоса. Дом сотрясался изнутри. Люди высовывались из окон и спрашивали друг у друга о причине шума. Перрине пришлось показаться на пороге дома, чтобы успокоить взбудораженных жителей улицы.

— Ну и что? Неужели я не имею права кое-что выяснить в своей семье?

В этот самый момент Ипполит открыл глаза. При виде мадам Адоль он вскочил и что есть мочи бросился наутек.

Фонтан-Богач с удивлением смотрел на Бруно:

— Ну, мой мальчик, если я тебя правильно понял, ты обвиняешь меня в укрывательстве драгоценностей, стоимостью в миллион, которые украл этот Итальянец, отошедший в мир иной, оказавшись в Старом Порту? (Он набожно перекрестился.) И потом, эта кража сегодня ночью на улице Парадиз… Бруно, ты меня разочаровываешь. Можно подумать, что ты меня не знаешь?

Добродушное и честное лицо скупщика исказилось от сильного волнения, и, если бы Бруно не сталкивался с ним на протяжении всего детства, он бы в это поверил.

— Ты прекрасно знаешь, что я никогда не прикасаюсь к товару, за которым тянется кровь.

— Вы единственный, кто может собрать необходимые деньги.

Польщенный, Фонтан выпятил грудь:

— В каком-то смысле ты прав… и, честно говоря, я даже немного задет тем, что ничего об этом не слышал… Но если я что-нибудь узнаю, ты можешь на меня рассчитывать, я тебя предупрежу.

Они друг другу притворно улыбнулись, зная, что каждый из них лжет.

— Ты ведь не уйдешь, не выпив немного.