Успокой моё сердце (СИ)

Безмолвно содрогаясь, неподвижно, будто бы не в состоянии шевелиться, мой малыш позволяет делать с собой все, что я хочу. Маленькие ладошки даже не поднимаются, чтобы ответно меня обнять.

Он все ещё в шоке. Он все ещё не может справиться.

- Я здесь, я с тобой, мы вместе, все вместе, видишь? Не бойся. Не бойся, все кончилось, - я говорю, говорю, говорю… и не могу остановиться. Джером молчит, но мне кажется, слова для него имеют коренное значение. Ему слишком страшно.

- Сыночек?.. – преобразившийся за долю секунды, вопрошающий, сменивший на тихий и мягкий тон вместо ядовитого и яростного, баритон звучит из-за моей спины. Всю гамму чувств, проникшую в него, невозможно передать никакими словами.

И при его звуке, при едином, самом первом звуке, что долетает до ушей, Джером, дернувшись, вырывается из моих рук, подаваясь назад с немым криком. Его трясет, личико бледное, а изогнувшиеся от ощутимой боли губки совсем белые. Он правда поверил. Каждому слову.

Каллен шумно сглатывает, сжав зубы.

- Он в порядке? – обращаясь ко мне с той умоляющей, отчаянной просьбой забыть то, что было сказано, не усомниться в их обладателе, малахиты блестят от соленой влаги.

Я понимаю, что речь идет о физическом плане. О моральном лучше промолчать…

- Да, - кое-как умудряюсь ответить без дрожи в голосе. Колени вполне недвусмысленно подгибаются, а вокруг почему-то становится очень жарко.

Эдвард заставляет себя сделать глубокий вдох, не позволив ничему изнутри вырваться наружу. Догадываюсь о том, что там затаилось и какой силой оно обладает. Джерому пока с подобным не справиться. Ему нужно время.

Ему снова нужно время…

- Тогда можно лететь. Мы вернемся в Чили.

Не думаю, что на это следует отвечать. А потому, просительно протянув руки к белокурому созданию, привлекаю его обратно к себе.

*

Все-таки огромное количество событий в нашей жизни происходит чересчур быстро, чтобы как следует запомнить их или подготовиться. Стремительные и моментальные, настигающие мгновенно и не отпускающие до самого конца, как вагончики, на миг застывающие в мертвой петле американских горок, события влекут нас за собой, не давая остановиться. А потом, когда приходит время, с громким визгом, с непонятным треском, с быстрым, доходящим до искр торможением, сообщают, что «все кончилось».

То же самое происходит сегодня с нами. Со всеми.

Кажется, всего два часа назад и я, и Джаспер безмятежно разговаривали на черных креслах, ожидая возвращения Эдварда, до которого оставалось жалких двадцать минут. Я смотрела на Джерома, я видела посадки и взлеты самолетов… я не могла даже предположить, что будет дальше и, что самое главное, с какой скоростью будут развиваться события.

Однако все уже случилось. Я плохо помню подробности, но основная картина, как и основные итоги, вполне ясна.

Сложно поверить, наверное, даже невозможно, принимая во внимание все, что связывает нас с Кашалотом, но он мертв. Я видела, что мертв. И даже если бы нет – после такого количества пуль не в состоянии открыть глаз даже терминатор. Крик по-прежнему стоит где-то в горле, а глаза, с которых давным-давно уже пропали слезы, печет.

Эта развязка слишком быстра. Настолько, насколько никто не в состоянии себе даже представить. Такое ощущение, что я внутри вакуума, а время наоборот, где-то там, за невидимой стеной, и для него нет ограничений. Оно бежит… бежит и бежит, даже не оглядываясь.

К тому же, снаружи в принципе что-то непонятное, а внутри – не до конца осмысленное. Я будто бы в прострации. Наверное, это эйфория, но если так, то поздновато…

…Мне до сих пор кажется, что все это – шутка, сон, продуманный розыгрыш, что угодно… не может человек, так долго бывший неотъемлемой твоей частью, так пропасть. Может быть, мне все же показалось? Все это?..

Однако белокурая головка на груди, тесно прижавшаяся, несмотря на то, что снотворное начало действовать больше двадцати минут назад, опровергает подобную теорию. Теплое тельце, все ещё чуть-чуть подрагивающее, спрятанное под одеялом, в моих руках. Помню вид малахитов, в которых со скоростью быстродействующего яда, разлетающегося по организму, расползалось уверение в предательстве самого родного человека, и оттого я глажу уже спящего малыша нежнее. Это была не просто боль, это было его безумие. И последствия этого нам придется принимать…

Хуже всего то, что подобным своим поведением Джером терзает и Эдварда. Два составляющих одного целого, инь и ян из игрушки-медальона, складывающегося вместе, что была у меня в детстве, слишком чувствуют друг друга. Раньше это помогало. Сейчас убивает последнюю надежду.

Я не представляю, что мы будем делать дальше. Мысли спутаны в пестрый клубок, хочется спать, хочется видеть, как оба Каллена улыбаются и как никто из них не плачет… я слишком, слишком сильно люблю их, чтобы наблюдать такие вещи, как во время взлета.