Устал рождаться и умирать

Несколько старух в рванье уселись перед машиной, колотя руками по земле, и принялись громко голосить. Несколько мужчин средних лет, словно фокусники, развернули плакаты с лозунгами «верните нашу землю» и «долой продажных чиновников». Вслед за голосящими на чём свет стоит старухами с десяток человек опустились на колени, высоко подняв над головой обеими руками исписанные куски белой материи. Сзади с обеих сторон машины несколько человек повытаскивали из-за пазухи разноцветные листовки и стали раздавать толпе. Действовали, словно прошли хорошую подготовку, будто хунвейбины во время «культурной революции» или как те, кто раздаёт ритуальные деньги на деревенских похоронах. Толпа накатывалась валом прилива, моя машина оказалась в самом центре. Совсем не того вы окружили, земляки. На глаза попалась седая макушка Хун Тайюэ. Его держали под руки двое молодых людей, он двигался от сосёнки-пагоды, что к востоку от главного входа, и, подойдя к машине, остановился между стоящими на коленях крестьянами и старухами. Это место размером с жёрнов явно оставили для него. Организованная и спланированная демонстрация. И заводила, конечно, Хун Тайюэ. Он был привержен коллективному духу народных коммун, а мой отец упрямо оставался единоличным хозяином. Эти два сумасброда дунбэйского Гаоми светили повсюду огромными лампами, реяли как два знамени — красное и чёрное. Он достал из заплечного мешка тот самый, пожелтевший от времени бычий мосол с девятью медными колечками по краям, поднял, опустил, покачивая уверенными движениями и производя ритмичные звуки — хуа-ла-ла-хуа-ла-ла. Важный реквизит его славной истории, он был чем-то вроде меча, которым воин разит врагов. Его коронный номер — куайбань [274]под аккомпанемент этого мосола. И Хун Тайюэ начал скороговоркой:

Тронешь мосол — сам поёт без струн.
О чём сегодня речь? Как разошёлся Цзиньлун…

Народу протискивалось всё больше, шум и гам нарастал, и вдруг всё стихло.

В Гаоми про Симэньтунь знает каждый свиновод.
Ферма «Роща Абрикосов» там пример всем подаёт,
Урожаи добрые, скота велик приплод,
Курс революционный Мао нас к победе приведёт!

Тут Хун Тайюэ подбросил мосол в воздух, повернулся вокруг своей оси, у всех на глазах выставил руки за спину и ловко поймал его. В полёте мосол не переставал звучать, как живой. Раздались крики одобрения и отдельные хлопки в ладоши. Выражение лица Хун Тайюэ вдруг переменилось:

Знал помещик Симэнь Нао в тирании толк,
отпрыск от него остался, белоглазый волк.

[275]Мерзкое его отродье, именем Цзиньлун,
с детства правильного корчил, хитрый говорун.
В комсомоле и в парткоме стал руководить,
взять реванш, мерзавец, хочет, чтоб как прежде жить.
Снова частники с землёю, старая беда,
от народной же коммуны нету и следа.
Сняты ярлыки с «уродов», контры и ворья.
У меня ж душа заныла, слёзы в три ручья…

Он подкинул мосол, поймал правой рукой, а левой вытер слёзы с глаз слева; снова подкинул, поймав левой, а правой утёр слёзы справа. Мосол, как белый колонок, прыгал из одной руки в другую. Раздался гром аплодисментов. И донёсся вой полицейских сирен. Хун Тайюэ продолжал с ещё большим возмущением:

Ну а тут замыслил, контра, вероломный план:
Сделать нас туристским центром, выжить всех крестьян.
Пашни — на поля для гольфа, бордели, казино,
чтоб устроить для буржуев развлечений дно.
В грудь ударь, земляк, товарищ, думай головой,
не пришла ль пора заняться классовой борьбой!
К ногтю богача Цзиньлуна, хоть пустил корней!
Брат его глава уезда, ну а мы сильней!
Коль сомкнемся воедино и на бой пойдём,
выметем реакционеров, начисто сметём…