Устал рождаться и умирать

Во дворе становилось всё оживлённее. Нарядные разодетые по-новогоднему там бегали и прыгали пятеро детей из восточной и западной пристроек. Лань Цзиньлун и Лань Баофэн достигли уже школьного возраста, но в школу ещё не ходили. Цзиньлун — мальчик мрачный и печальный, какой-то вечно озабоченный; Баофэн, наивная и невинная, обещала стать настоящей красавицей. Они отпрыски Симэнь Нао, но ко мне, Ослу Симэню, непосредственного отношения не имеют. Прямое отношение ко мне имели двое ослят, которых принесла Хань Хуахуа, но, к сожалению, не прожив и полугода, они сдохли вместе с матерью. Смерть Хуахуа стала страшным Ударом для Осла Симэня. Она наелась отравленного корма, а ослята, мои родные дети, напились её отравленного молока. Рождение ослиной двойни праздновали всей деревней, а когда ослята с матерью сдохли, вся деревня переживала. Безутешный каменотёс Хань обливался слезами, — но наверняка был и тот, кто втихомолку посмеивался, он и подсыпал яду. Это дело всполошило весь район, для расследования его прислали опытного работника общественной безопасности по имени Лю Чанфа. Человек туповатый, он только и мог что вызывать жителей деревни в правление и допрашивать словами, которые можно услышать на патефонных пластинках. Поэтому дело кончилось ничем. Позже этот паршивец Мо Янь в «Записках о чёрном осле» назовёт виновным в отравлении ослов Хуан Туна. Написано у него — комар носа не подточит, но кто ж поверит слову сочинителя?

А теперь расскажу о Лань Цзефане, том самом, что родился в один год, один месяц и один день со мной, Ослом Симэнем, то есть о тебе. Ты-то знаешь, что он — это ты и есть, так что для удобства буду называть его «он». Так вот, ему было уже пять с лишним лет, и с возрастом родимое пятно у него на лице всё больше синело. Внешне далеко не красавец, мальчик он был приветливый, подвижный и живой, на месте усидеть не мог. А рот вообще не закрывал ни на минуту. Одевали его, как и его сводного брата Цзиньлуна, но он был пониже, поэтому казалось, что одежда великовата, штанины приходилось подворачивать, рукава засучивать, и видок у него был бандитский. Я прекрасно знал, что мальчик он славный, добросердечный, но он почти никому не нравился. Причиной тому, наверное, было его многословие и синее родимое пятно на лице.

Ну вот, про Лань Цзефана рассказал, теперь про дочек семьи Хуан — Хучжу и Хэцзо. Эти девочки ходили в одинаковых стёганых курточках с цветочками, закалывали волосы похожими заколками-бабочками, у обеих была чистая белая кожа и очаровательные миндалевидные глазки. Отношения между семьями Хуан и Лань сложились непростые — не близкие, но и не чужаки. Взрослым вместе жилось неловко: ведь Инчунь и Цюсян раньше делили постель с Симэнь Нао, и получалось, что они одновременно и соперницы, и родственницы. Теперь обе вновь вышли замуж, но вот ведь чёрт попутал — жили в том же доме, что и раньше, только хозяева сменились, да и времена настали иные. По сравнению со взрослыми отношения детей были простыми и невинными. Цзиньлун со своим угрюмым характером держался в стороне; Цзефан и девочки Хуан очень дружили. Они называли его старшим братом, а он, большой любитель поесть, бывало, мог отложить для них пару конфет.

— Мам, а Цзефан отдал конфеты Хучжу и Хэцзо, — тайком докладывала матери Баофэн.

— Свои конфеты он волен раздавать кому хочет! — с безысходностью в голосе говорила Инчунь, гладя дочку по голове.

История жизни детей ещё не началась, драма их отношений достигнет высшей точки только лет через десять, пока же их очередь выступать на первых ролях ещё не наступила.

Ну а теперь на сцене появляется важный персонаж. Фамилия его Пан, имя — Ху, Тигр, лицо багровое, как финик, взор ясный, как звёздный свет. Подбитая ватой армейская шапка, стёганая куртка с двумя медалями на груди, из кармана торчит авторучка, на руке серебристо поблёскивают часы. Передвигается он на костылях: правая нога в порядке, левая отнята по колено. На культе штанина цвета хаки церемонно подвязана узлом. На единственной ноге новый с иголочки ботинок мехом наружу. Когда он вошёл в ворота, все, находившиеся во дворе — и взрослые, и дети, и я, осёл, — почтительно замерли. В те годы так могли выглядеть лишь герои-добровольцы, вернувшиеся с корейской войны.

Герой подошёл к Лань Ляню. Деревянные костыли постукивали по квадратным плиткам, здоровая нога тяжело опускалась на землю, словно пуская корни с каждым шагом, штанина на культе покачивалась. Он остановился перед хозяином:

— Если не ошибаюсь, ты и есть Лань Лянь?

В ответ лицо Лань Ляня передёрнулось.

— Здравствуйте, дядя доброволец, да здравствуют Дяди добровольцы! — бесцеремонно встрял подбежавший болтушка Цзефан. — Вы точно герой, наверняка подвиг совершили, вы к отцу по какому делу? Он разговаривать не очень любит, если есть вопросы, спросите меня, могу ответить за него!

— Помолчи, Цзефан! — одёрнул его Лань Лянь. — Дети не вмешиваются, когда взрослые разговаривают.

— Ничего, ничего, — снисходительно улыбнулся герой. — Ты, должно быть, сын Лань Ляня, и зовут тебя Цзефан, верно?