Устал рождаться и умирать

Ты наверняка не забыл, как наседали на нашу семью той весной. Разделаться с последним единоличником стало чуть ли не важнейшей задачей большой производственной бригады деревни Симэньтунь, а также народной коммуны Иньхэ — «Млечный Путь». Хун Тайюэ мобилизовал на это и почитаемых деревенских стариков — дядюшку Мао Шуньшаня, почтенного Цюй Шуйюаня, уважаемого Цинь Бутина; женщин, из которых ни одна за словом в карман не полезет, — тётушку Ян Гуйсян, третью тётушку Су Эрмань, старшую тётушку Чан Сухуа, младшую тётушку У Цюсян, а также смышлёных школьников с хорошо подвешенным языком — Мо Яня, Ли Цзиньчжу и Ню Шуньва. Вышеперечисленные — это лишь те, кого я могу припомнить, на самом деле их было гораздо больше, и все они толпой устремлялись в наш дом. В прежние времена так искали партию дочерям или жён для сыновей, а ещё демонстрировали учёность или хвастали красноречием. Мужчины окружали отца, женщины собирались вокруг матери, школьники ходили хвостиком за старшим братом и старшей сестрой, не оставляли в покое и меня. Мужчины своим табачищем обкурили всех гекконов у нас на балках, женщины своими задами протёрли все циновке на кане, школьники, гоняясь за нами, изорвали нам всю одежду. «Давайте к нам в коммуну, ну пожалуйста». «Проявите сознательность, не сходите с ума». «Если не ради себя, то ради детей». Думаю, что в те дни всё, что видели твои воловьи глаза и слышали уши, так или иначе, было связано со вступлением в коммуну. Отец чистил коровник, а у дверей, словно верные солдата, защищающие вход, толпились старики:

— Лань Лянь, племяш, вступал бы ты, а? Не вступишь — всей семье горевать, да и волу тоже.

Мне-то что горевать? Мне в радость. Конечно, откуда им знать, что я — Симэнь Нао, что я — Осёл Симэнь. Неужто захочет расстрелянный землевладелец, разодранный на куски осёл иметь дело с заклятыми врагами? Вот я и был так привязан к твоему отцу, потому что знал: только с ним и смогу быть сам по себе.

Женщины расселись у нас на кане, подобрав ноги, словно компания приехавших издалека родственников — седьмая вода на киселе, а наглости невпроворот. Уж и пена в уголках рта выступила, а все талдычат одно и то же, как магнитофон с единственной записью в придорожной лавчонке.

— А ну, сисястая Ян, и ты, толстозадая Су, выметайтесь из нашего дома, живо! Надоели хуже горькой редьки! — рявкнул я, выйдя из себя.

Думаете, они хоть чуточку осерчали? Как бы не так, лишь захихикали с наглыми ухмылками:

— А вот согласитесь вступить в кооператив, мы враз и уйдём. А коли не согласитесь, наши задницы тут у вас на кане и корни пустят, побеги пойдут, листочки, цветочки, плоды завяжутся, вымахаем большими деревьями, так что и крышу в доме снесём!

Но больше всех меня бесила У Цюсян. Может, потому, что когда-то они с матерью жили вместе и делили одного мужа, она обращалась с ней совершенно бесцеремонно:

— Мы с тобой, Инчунь, не одного поля ягоды. Я — служанка, Симэнь Нао насилованная, а ты — его обожаемая наложница, двоих детей ему родила. Тебе и так страшно повезло, что ярлык «помещичьего элемента» не навесили и на трудовое перевоспитание не послали. Всё благодаря мне, потому что ты ко мне неплохо относилась. Это я перед Хуан Туном за тебя словечко замолвила! Но ты должна понимать разницу между огнём тлеющим и огнём полыхающим!

А у этих шалопаев под предводительством Мо Яня языки чесались и энергии было хоть отбавляй. В деревне их в этом поддерживали, в школе поощряли — для них это была, считай, редкая возможность пошуметь. Вот они и скакали и прыгали, как пьяные обезьяны. Кто на дерево заберётся, кто оседлает стену вокруг двора, и знай орут в жестяные рупоры, будто наш дом — оплот реакционеров, а они ведут битву, чтобы деморализовать врага:

Частника мостки — доска,
удержись, шагнёшь пока,
вниз сыграл, а там река.
А коммуна — путь до звёзд,
социализм — золотой мост,
бедность — прочь, богатство — в рост.
Лань, упрямый господин,
ты в тупик зайдёшь один.
Мышь одной своей какашкой
портит уксуса кувшин.
Баофэн, Цзиньлун, Цзефан,
почешите свой кочан.
Коль с отцом не разойтись,
век и вам в хвосте плестись.