Устами Буниных. Том 2. 1920-1953

Барятинский, Аргутинский, Кульман, Куприн, Мережковский [пропущено место. — М. Г.] Аминад. Все были молоды, счастливы.

[Запись В. Н. от 16-го января:]

На днях как-то вечером, когда я уже легла спать, вошел Ян и сел ко мне на постель: «Думали ли мы, что будем так доживать в холоде и голоде. А начинали хорошо. Много у нас было хорошего. Но самое страшное, если кто-нибудь из нас умрет. Не могу спокойно думать о Зинаиде Николаевне [Гиппиус. — М. Г.]

Если ты вдруг умрешь, я не знаю, что буду делать. Приму что-нибудь и конец» […]

[Бунин:]

18. I. Воскр.

Вечером во вторник встречали новый год русский. Днем как следует шел снег. К вечеру приехали Либерманы ³и Гандшины. Либерман два раза сделал чудо — уходил за 2 комнаты, просил нас, сидевших в салоне, задумать, что он должен сделать: первый раз угадал, что нужно меня тронуть за ухо, второй — сесть на диван. […]

Нынче прекрасный день, холод в доме легче. После заката немного прошелся — родился месяц — тонким серебр. волоском (на закатном небе) рядом с Венерой. Горы слились в темные зеленовато-синие массы. Когда вернулся через 1/2 часа, месяц-волосок стал золотой.

Вчера в Cannes свесился — 67–68. И это в одежде, в снизках, в тяжелых башмаках. А прежде в самой легкой одежде — 72–73. Вот, что значит «безбойное питание».

20. I. 42. Вторник.

Вчера довольно теплый день, с мягким солнцем, нынче хмуро, серо, скучно, все небо в пухлых облаках, и так холодно в комнате, что лежа читал в меховых перчатках. […]

Пробовал читать Горького, «Вареньку Олесову», которую читал лет 40 тому назад с отвращением. Теперь осилил только страниц 30 — нестерпимо — так пошло и бездарно, не смотря на все притворство автора быть «художником». «Косыелучи солнца пробираясь сквозь листву кустов сирени и акаций, пышно разросшихсяу перил террасы, дрожали в воздухе тонкими золотыми лентами… Воздух был полон запаха липы, сирени и влажной земли…». (И липы и сирень цветут вместе). […]

7. 2. 42. Суббота.

Особенно тяжелый день. Весь день при электричестве: ставни, занавес, ширмы. Спазмы у Веры.

[У В. Н. об этом записано: Ян меня трогает своей заботой обо мне. Всем делится. Очень взволнован моим припадком. И у него, и у Лени глаза были очень испуганные, хотя оба старались быть спокойными и меня ободрять.]

Холод, сырость, с утра то мелкий дождь, то снег.

«Записные книжки» Чехова. В общем, оч. неприятно. Преобладающее: «N. все считали почтенным человеком, а он был сволочь» — все в этом роде.

Весь день топлю.

26. 2. 42. Четверг.

Дней 10 т. н. В. была у Кудера. Исследование крови. Результаты не дурные. В прошлый четверг уехала в Ниццу — новые исследования и радиография желудка. В понедельник поехал к ней: опущен желудок и легкая язва в нем. Назначен режим и впрыскивание чего-то (др-ом Розановым). Вернулись с ней во вторник.

Слухи: русские нанесли большое поражение немцам, погибла будто бы их 16-ая армия. […]

27. 2. 42.

Слухи были верны.

Дождь, сыро, холодно. Топлю.

Читаю Гейне. Удивительный фельетонист, памфлетист.

[28. 2. У Веры Николаевны, между прочим, записано:]

Марина Цветаева повесилась. Очень это тяжело.

[Бунин:]

1. 3. 42. Воскр.

Совсем теплый день. Зацвели фиолетовым цветом подушечки и какие-то ярко-сине-лиловатые цветочки в [на? — М. Г.] темно-зеленых стебельках. Опять пересматривал книгу «Темн. аллеи». Ходил в город — с большим трудом — бросил письмо Долгополову, от которого получил вчера 4236 фр.

2. 3. 42.

[…] Кончил «Темн. ал.» и отложил до поры до времени. Есть еще кое-где фразы неприятные.

3. 3. 42.

Сильный насморк, слабость, вялость — как всегда теперь. Тоска и какое-то раскаяние по утрам.

4. 3. 42

Серо, прохладно, нездоровье.

Большой английский налет на предместья Парижа, на заводы, где немцы делают танки.

Второй день без завтрака — в городе решительно ничего нет! Обедали щами из верхних капустных листьев — вода и листья!

И озверелые люди продолжают свое дьяволово дело — убийства и разрушение всего, всего! И все это началось по воле одного человека — разрушение жизни всего земного шара — вернее, того, кто воплотил в себе волю своего народа, которому не должно быть прощения до 77 колена.

Нищета, дикое одиночество, безвыходность, голод, холод, грязь — вот последние дни моей жизни. И что впереди? Сколько мне осталось? И чего? Верно, полной погибели. Был Жорж — мило брякнул (на счет Веры), что у Куталадзе рак начался тоже с язвы желудка. И ужас при мысли о ней. Она уже и теперь скелет, старуха страшная.

Полнолуние. Битвы в России. Что-то будет? Это главное, главное — судьба всего мира зависит от этого.

[Вера Николаевна записывает, между прочим, 5 марта:]

Вчера узнали о бомбардировке Парижа. Очень беспокоимся о Зайцевых. Выдержало ли сердце Верочки весь этот шум, грохот? Где они были? Страшно и за Каллаш. Она тоже живет на окраине.

[Бунин:]

13. 3. 42. Пятница.

Длится англ. катастрофа на Д. Востоке. Большие битвы, наступление русских. […]

Как горько трогательна, тиха, одинока, слаба Вера!

[В. Н. записывает 21 марта:]