Уставшее время

Митя поспешил унести ноги. Если найдутся очевидцы этого происшествия, в милицейских протоколах дело будет оформлено так, будто водитель не справился с управлением. В сущности, так оно и было. Но только Митя знал причину этого. Знал, что до той поворотной доли секунды водитель прекрасно контролировал ситуацию. Они исправно приводили свой приговор в исполнение. А Митя получал редкую возможность быть сторонним наблюдателем на собственной смертной казни и любоваться всеми подробностями. Это становилось забавным.

11

Матвей выстукивал соло на пишущей машинке так, будто всю жизнь только этим и занимался. Он даже пить бросил, потерял интерес ко всему окружающему и с головой ушел в свои философические штудии «начал загробного мира». Митя иногда захаживал к нему, но Матвей стал неразговорчив и почти не обращал на него внимания.

Однажды Митя не утерпел и сунул нос в стопку отпечатанных листов, пока Матвей на кухне гремел чайником. Полистав, где-то на третьей странице прочитал: «Страх — человечья страсть, а на страсти делаются ставки. Страх положен в основу индустрии, страх движет капиталами. Доказанная геенна угрожает уподобиться наукам. Наука — грех гордыни жалкого разума. Она объясняет тайну и обращает ее в достояние индустрии. Адология, сиречь наука об аде, буде таковая образуется, станет источником капиталов от: путеводителей по геенне, пособий по выживанию в адских условиях, просветительских книг исподней тематики, продажи билетов в оба конца, организации экскурсий, сдачи оговоренных мест будущего жительства в вечное пользование покупателя (зал, ряд, место) с возможными семейными скидками…»

Митя положил стопку на место, покачал головой и по-тихому ушел к себе.

Вечером того же дня взлетела на воздух его постель, начиненная взрывчаткой.

Подыскивая в книжном шкафу чтиво на сон грядущий, Митя швырнул выбранный томик на кушетку. А ведь дедушка предупреждал неоднократно, что запанибратские отношения с книгами до добра не доводят.

Постель с грохотом окуталась клубом огня и дыма.

Взрыв был несильным, но впечатляющим. Осмыслив ситуацию, Митя кинулся к комоду, рывком выдернул оттуда одеяло и набросил на пылающую постель. Затем еще одно. Когда одеяла закончились, принялся сбивать прорывающийся огонь старым тряпьем. Заключительным аккордом стала большая кастрюля с водой.

Переведя дух, Митя отошел в сторону, чтобы полюбоваться плачевным зрелищем, которое являла теперь постель.

Интересно, грустно думал он, сколько времени и неудачных попыток им понадобится, чтобы прийти к правильным выводам?

Потом, плюнув в сердцах, оделся и пошел на улицу. Его выживали из собственного дома.

Он был полон наимрачнейших дум и самых туманных предчувствий. А главное — не знал, что делать. Шагал наугад, не разбирая дороги и не узнавая ночных улиц. Этот город вдруг стал совсем чужим и незнакомым.

Забыв о доме, Митя бродил по улицам уже больше часа и, как древний степняк-кочевник, искал ночлега под открытым небом, расшитым бисером холодных звезд. Вдали показались костры, вокруг них сидели и стояли люди. На головах у многих из них были шлемы, красновато поблескивающие в переменчивом свете пламени. Диким степным духом веяло от этого фантастического зрелища. Не хватало только тихого ржанья стреноженных в поле коней и звуков заунывных и тягучих степных песен. Завороженный этой картиной Митя приближался к кострам со смутным волнением в душе.

Он подходил к недоброй памяти Металлургическому комбинату, все еще бастующему и ждущему милостей от природы. Митя слышал, что голодовку рабочие прервали, чтобы набраться сил для дальнейшей борьбы за свое будущее, но территорию комбината сторожили денно и нощно, не соглашаясь ни на какие половинчатые уступки. Им нужно было все и сразу. Но поскольку все сразу можно получить только революцией, было непонятно, почему пролетариат продолжает держаться пассивной стратегии.

Памятуя, чем кончилась прошлая его встреча с рабочим классом, с очень шаткой надеждой на то, что ему дадут погреться у огня, Митя приближался к мятежным кострам.

— Стой! — услышал он оклик из темноты. — Кто такой?

Из тени вышли два человека и перегородили ему дорогу.

— Прохожий, — ответил Митя миролюбиво. — Хотел попроситься к огню, а то ночь холодная.

— Прохо-ожий! — присвистнул один из них, помоложе. — Знаем мы таких прохожих. Вынюхиваешь, сука?

Он подошел к Мите вплотную и с вызовом стал смотреть ему в глаза, ожидая провоцирующего сопротивления. Но Митя был невозмутим и не собирался напрашиваться на мордобитие.

— Я просто гуляю, — объяснял он. — Увидел костры, захотел погреться.

— Нечего тут посторонним шататься, — хмуро сказал второй патрульный, степенный мужик лет пятидесяти. — Иди отсюда, парень.

— Не-ет, Михалыч, — запротестовал молодой. — Пусть с ним сначала разберутся.

Он выхватил из кармана нож, щелкнул лезвием и ткнул им в Митю.

— А ну иди вперед. Там решим, кто ты такой. И без глупостей, а то продырявлю. Я человек горячий, меня раздражать нельзя. Понял?

— Еще бы не понять, — ответил Митя, шагая под конвоем к площади перед зданием комбината.